Нефритовый голубь
Шрифт:
Моя мать резко сдала после его кончины, но все-таки держалась. Добрый друг Котов продолжал заботиться о Мари, только что родившей Колю, и об Эльзе, имевшей уже четверых детей. Игорь в то время уехал в Область Всевеликого Войска Донского.
***
Два года спустя я укрепился в мнении, что покончил с полковником именно Велтистов, и не кто иной.
Летом 1919 года я служил в армии Главнокомандующего вооруженными силами на Юге России. Под мое начало передали санитарную команду, которая среди прочего должна была собирать
Я был горд, что несмотря на мои недуги командование сочло возможным доверить мне столь ответственное и требующее больших затрат физической и умственной энергии дело, как «уборка» трупов. Высшие офицеры штаба армии, несомненно, знали, на кого можно всегда и во всем положиться.
Но если быть до конца откровенным, я, в определенной степени, завидовал Игорю, который в составе добровольческого полка, за чьими позициями и располагалась моя команда, принимал участие в сражениях.
Столкновения с врагом, надо отметить, носили весьма ожесточенный характер. Наши части наступали, но сопротивление большевиков становилось все более яростным.
Если еще несколько недель тому назад против нас действовали отряды, состоявшие, в основном, из мобилизованных крестьян, которые разбегались или сдавались в плен при первой же возможности, то к июлю картина коренным образом изменилась: против добровольческих частей были брошены формирования, чье ядро образовывали интернационалисты – латыши, венгры, китайцы, чехословаки.
Эти дрались не за страх, а за совесть. Дело нередко доходило до рукопашной. С каждым днем работенки моей команде, чей вклад в общее дело трудно преуменьшить, прибавлялось.
***
Однажды вечером, когда я в сопровождении адъютанта, большеротого бородатого тамбовского мужика Никифора Ржачникова, как мне тогда казалось – преданного, но как впоследствии выяснилось – вероломного, совершал обход только что занятых окопов неприятеля, среди множества убитых мое внимание привлек один русский красноармеец.
Человек относительно немолодой – возможно, из военспецов, коих было немало на той стороне – он лежал на спине, раскинув руки. И что поразило меня – один глаз у него был выбит. Не пулей, а каким-то холодным оружием.
Уже беглый взгляд, брошенный на рану, убедил меня, что она не является результатом сабельного укола. Вряд ли причиною ее стал и трехгранный штык: я видел немало ран, нанесенных им, и могу неплохо распознать их среди прочих.
Нет, определенно красноармеец погиб от чего-то другого. Я собрался было осмотреть его более тщательно, но тут красные начали обстрел поля, на котором развернулась возглавляемая мною команда.
Я немедленно приказал Ржачникову взять труп, обильно посыпать его крупной солью, чтобы не испортился, и отнести в деревню, где мы остановились на постой. Вечером я намеревался должным образом изучить внешний вид ранения. К сожалению, сделать это не удалось. Во второй половине дня красные предприняли яростную атаку на наши позиции.
Утром же противник начал штурм деревни, куда накануне
Несколько суток подряд наши части, как говорится, выравнивали линию фронта. Соответственно предпринимаемым командованием маневрам адъютант получал от меня распоряжения по дальнейшему перемещению тела убитого и его периодической засолке. Сам я едва успевал руководить массовым погребением добровольцев, и, естественно, не имел возможности даже приблизиться к ноше Ржачникова.
На второй день нашего отступления адъютант начал хмуро коситься на меня. На четвертый – тихо ругаться мне вслед. На шестой он бросил труп и навсегда исчез из моего поля зрения. Наверное, перешел к красным. Подлый изменник Белого Дела! Исключительно из-за таких людей гражданская война была нами проиграна.
Пришлось перепоручить заботы по сохранению тела другому солдатику – кулацкому сыну Федору Пердюкину, прыщавому, коренастому парню лет девятнадцати. Тому не пришлось долго утруждаться: наступление красных, продолжавшееся почти неделю, прекратилось.
Только теперь я внимательно изучил труп, вид которого оставлял желать лучшего. Для проведения криминалистических изысканий я был вынужден использовать лошадиный (экземпляров, выпущенных для людей, на складе корпуса не оказалось) противогаз производства 1916 года.
Тщательное исследование раны подтвердило первое, сделанное наспех заключение о том, что «военспец» убит был точно так же, как полковник Подгорнов, как и прочие московские жертвы.
Возникали две, само собой разумеющиеся версии. Либо тот изверг, который орудовал в 1914 году в Москве, обретался где-нибудь в районе линии фронта, либо, что более вероятно, с красноармейцем покончил Игорь Велтистов.
Возможно, нынешний зять мой, вознамерившись некогда расправиться с Подгорновым, долго тренировался, стараясь копировать действия неизвестного московского маньяка, и теперь в горячке боя автоматически воспроизвел навыки, выработанные прежде. Такое логическое построение казалось мне вполне убедительным.
Определенно, я начал склоняться к мысли, что убийцей Михаила Александровича являлся именно Игорь. Впрочем, я и тогда не стал сообщать о своих догадках нашему семейству, которое благодаря усилиям Жени Котова, не голодало в истекающей кровью под злодейской большевистской пятой Златоглавой, но было своевременно вывезено этим энергичным человеком в Прагу.
Здесь находились моя овдовевшая мама – она надолго пережила отца, скончавшись в 1927 году – супруга Мари с полуторагодовалым сыном Колей и только что появившейся на свет дочуркой Аней, Эльза, ставшая к тому времени матерью пяти детей, и, разумеется, сам Котов, устроившийся инженером на какое-то пивоваренное предприятие. Он и содержал наших с Игорем жен, детей.
***
Не пропал Женя и в штате Нью-Йорк, куда мы все перебрались в середине 20-х годов. На первых порах он вместе со мной работал в сборочном цехе механического завода, принадлежавшего на редкость скупому итальянскому эмигранту Антонио Ломбардо.