Неизбежное. Сцены из русской жизни 1881 - 1918 гг. с участием известных лиц

Галимов Брячеслав

– Где же этот возница?
– проворчал Лев Васильевич, уткнувшись носом в поднятый воротник пальто.
– Вчера с ним договорился, аванс дал, - неужели не приедет, прощелыга?

– Господи, уезжаем, - опять заплакала Феодора Павловна.
– Мне до последнего не верилось, - я надеялась, вдруг случиться какое-нибудь чудо!

– Время чудес прошло, maman, - жестко сказал Сергей.
– Настало время действий.

– Вы, стало быть, собираетесь воевать, молодой человек?
– спросил Кирилл Васильевич.

– Непременно. Я буду с ними драться, иначе они превратят

Россию в выгребную яму, - зло ответил он. Наталья взяла его под руку, но Сергей отдёрнул её: - Говорю вам, Корнилов недолго будет оставаться в тюрьме, скоро он выйдет на свободу и создаст новую армию.

– Значит, будете сражаться за единую и неделимую Россию, - изобразил улыбку Кирилл Васильевич.
– Пожелал бы вам удачи, но не хочу лицемерить... Однако, чего я не понимаю, зачем вы уезжаете?
– повернулся он к Василию Васильевичу.
– Расхваливали грядущую революцию, а сами бежите от неё.

– Кому я нужен? Был бы я здоров, а так...
– Василий Васильевич виновато улыбнулся и развёл руками.

– Что ты, Кирюша, - Феодора Павловна тут же перестала плакать.
– Как можно оставлять Васеньку одного? Он погибнет в этом аду.

– Но я бы всё равно остался, - обращаясь к Наталье, сказал Василий Васильевич, - если бы был уверен, что от меня будет польза. Однако я - Нарышкин, а значит, классовый враг революции, как объяснил мне один грамотный рабочий. Революция будет беспощадно бороться с такими, как мы.

– Дожили!
– хмыкнул Лев Васильевич.
– Теперь плохо быть Нарышкиным в России; теперь господа революционеры всё высшее сословие отправят на гильотину под восторженные вопли толпы.

– Нельзя в этом винить народ, слишком долго мы были его врагами, - возразил Василий Васильевич.
– Должно пройти время, чтобы забылись прежние обиды.

– Блаженный, - буркнул Лев Васильевич, ещё глубже пряча нос в воротник пальто.

– Боюсь, что времени потребуется гораздо больше, чем вам представляется, - сказал Кирилл Васильевич.
– Пройдут века, прежде чем Россия станет цивилизованной страной, - если она когда-нибудь станет ею.

– Опять вы спорите, мальчики, - одёрнула их Феодора Павловна.
– Хоть в такую минуту ведите себя хорошо... Наташенька, накинь шаль, холодно!..

В конце улицы показалась пролётка.

– Надо же, не обманул, - Лев Васильевич опустил воротник и замахал извозчику.
– Сейчас поедем.

– Господи!
– перекрестилась Феодора Павловна.
– На всё воля твоя!

– Мы выброшены из жизни, она пойдет без нас, - обречённо проговорил Кирилл Васильевич.

Василий Васильевич содрогнулся и посмотрел на Наталью.

– Мы отдохнём, - прошептала она.
– Мы отдохнём...

Постановка Вс. Мейерхольдом пьесы В. Маяковского "Мистерия-буфф" к первой годовщине Октябрьской революции

Долой ваше искусство! Долой ваш строй! Долой вашу религию!

В.

Маяковский

На тумбе для афиш, между сводками с фронтов Гражданской войны, декретами Совета народных комиссаров и суровыми постановлениями Петроградской ЧК был криво приклеен серо-жёлтый лист грубой бумаги. На нём крупными буквами было написано: "Театр музыкальной драмы. 7-8 ноября. Мы, поэты, художники, режиссёры и актёры, празднуем день годовщины Октябрьской революции революционным спектаклем. Нами будет дана: "Мистерия-буфф", героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное В. Маяковским. Все желающие играть в этой пьесе благоволят явиться в помещение Тенишевского училища. Там им будет произведён отбор, розданы роли".

– Что за чёрт!
– сказал худой, давно не бритый юноша в рваной солдатской шинели.
– "Все желающие...". Как просто - пришёл и получил роль!

– Теперь всё просто, Коля, - отозвался его товарищ в дворницком картузе, такой же небритый, но приземистый, одетый в сильно поношенное пальто с чужого плеча.
– Бытие перевернулось, императивы потеряли своё значение. Вчерашний сапожник может стать министром, слесарь - полководцем, а уж артистом - кто угодно. Я знаю одного гробовщика, который нашёл свое призвание на сцене и ему пророчат великое будущее. Революция, как таран, разбила все социальные и культурные перегородки: стен нынче нет, - ходи, кто где хочет.

– Эх, Ваня!
– Коля надвинул ему картуз на глаза.
– Философ ты кабинетный, кантианец! А бытие сейчас надо изучать именно на улице, где нет никаких перегородок. Так что не брюзжи, а скажи лучше: не пойти ли нам в Тенишевское училище аписаться в артисты? Может, краюшку хлеба дадут?

– Сомневаюсь, - поправляя картуз, сказал Ваня.
– Если всем, кто в артисты пойдёт, будут хлеб давать, от артистов отбоя не будет. Наверняка приглашают на общественных началах; самое большое - кипятку нальют с морковным чаем.

– Тоже неплохо, по крайней мере, согреемся, - рассмеялся Коля.
– С тех пор, как меня раздели какие-то тихие люди в ночи, вежливо приставив пистолет к моей груди, я ужасно мёрзну. Эта рваная шинелька и худые ботинки нисколько не спасают от холода, - да и ты в своём шикарном наряде не похож на тёпло одетого человека: готов поспорить, что твоё пальто было пошито одновременно с отменой крепостного права, а греть перестало уже в русско-японскую войну. Удивительно, какой материал был раньше, какие были портные! Ни одно нынешнее пальто не проживёт полвека.

– Пальто анахроническое, - согласился Ваня.
– Когда-то было отличным, но изжило себя, потому и отдали его почти даром. Всё, что себя изжило, уходит задёшево - такова диалектика жизни... Зато картуз хорош: я его выменял у дворника за бутылку настоящей водки!

– Завидую тебе и дворнику: каждый получил, что хотел, - завистливо вздохнул Коля.
– А я о шапке и не мечтаю: знаешь, сколько спекулянты за шапку просят? И ведь даже ЧК не боятся, - жажда наживы сильнее страха смерти. Ну, что, пошли в Тенишевское?