Неизвестная война. Правда о Первой мировой. Часть 1
Шрифт:
Теперь Польшей управляли Пилсудский и Дмовский. Это всех устраивало, тем более что они наконец-то пришли к взаимопониманию. За США и Европу тоже можно было не беспокоиться: они были околдованы магическим обаянием Падеревского. Президент Вильсон признал новое государство уже в конце января, а вслед за ним это сделали и ведущие страны Европы.
Подверженного депрессиям Падеревского хватило всего на год. Потом он из политики сбежал, догадавшись, что ничего не понимает. Пилсудский его отставке не препятствовал, полагая, что «мавр сделал свое дело». Пройдет еще шесть лет, и Падеревский станет противником Пилсудского и, сидя в своей швейцарской усадьбе, будет подписывать петиции против Маршала.
Но вернемся к товарищам Юзефа Пилсудского и посмотрим, что же с ними случилось после того, как они разошлись в разные стороны.
27-летний Янек Балага по кличке «Стефан» был застрелен всего через несколько месяцев после ограбления поезда в результате другой акции – нападения на начальника охранного отделения.
Через полгода после акции в Безданах российским властям удалось задержать в городе Ландварове Яна Фиалковского. Он попался случайно. Подозрения вызвал хозяин дома Игнаций Грабовский, у которого скрывался бомбист. Жестоко избитый Фиалковский быстро начал говорить. К показаниям Грабовского и Фиалковского добавились сведения, полученные от предателя Эдмунда Тарановича.
Так жандармерия вышла на след еще одного участника ограбления Чеслава Свирского по кличке «Адриан». Позднее задержали двух готовивших преступление членов организации – Чеслава Закржевского и Цесарину Козакевич. Фиалковского осудили на 12 лет каторги, которые 9 сентября 1909 года были заменены смертным приговором. Свирский и Закржевский были приговорены к пожизненной каторге, а Грабовский и Козакевич к нескольким годам каторжных работ. Однако в результате вмешательства «Французской лиги прав человека» смертная казнь Фиалковскому была заменена содержанием в Бутырской тюрьме.
Февральская революция застала Фиалковского в Москве, он был освобожден из Бутырки и работал на московском заводе, а в декабре 1918 года вернулся в Варшаву. Но главным наказанием для него стало презрение боевых товарищей, осудивших его за слабость на допросах. Все отвернулись от него, и впоследствии, в годы польской безработицы 1930-х годов, над ним сжалился лишь один человек. По иронии судьбы это был выданный им на допросе Чеслав Свирский. Он предложил «несчастному Фиалке» место швейцара в кафе, чтобы тот просто не умер с голоду. Впрочем, Фиалковский уже был болен и скончался в 1938 году, так и не получив именного Креста за боевые заслуги.
Ежи Сава-Савицкий вступил в легион стрелков Пилсудского и участвовал в сражениях Первой мировой войны, а потом – Польско-большевистской войны. Он прошел путь от лейтенанта до подполковника, был ранен, но не погиб. Такова судьба: она подстерегает не там, где ее ждешь. Профессиональный военный Сава-Савицкий умер в 38 лет от сердечного приступа.
Бронек Горголь («Эдмунд») был известен тем, что впервые подвергся аресту еще в девятилетием возрасте – за распространение листовок против коронации Николая II. После акции в Безданах он окончил военную школу и стал боевым инструктором. Он много раз подвергался аресту, участвовал в боевых действиях, рисковал, а умер тоже своей смертью – в сорокалетием возрасте в 1925 году.
Сапожник Юзеф Кобялко («Франтишек») участвовал во многих акциях польских социалистов. О нем говорили, что он опытен и умен, никогда не попадается, как будто заколдован. В 1920 году Кобялке доверили готовить на советско-польском фронте диверсионные войска, а позднее, уже в конце 1930-х, – обучение диверсантов польского Генштаба. С началом германской оккупации 57-летний Кобялко возглавил одну из организаций польского Сопротивления, и впервые
Кому-то из них повезло больше. Боевую страницу польской истории начала XX века закрыли два участника ограбления поезда – Чеслав Свирский и Александр Луце-Бирк.
Свирский («Адриан») перед Второй мировой войной, в 1939 году, уехал в Бразилию, где благополучно дожил до самой своей кончины в 1973 году.
Луце-Бирк, участник обороны Львова в 1918 году, стал дипломатом, чиновником и предпринимателем. Польские бомбисты дали ему эксцентричное прозвище в русском былинном стиле «Динамит Пираксилинович» за любовь к взрывчатым веществам, но не только за это. Взрывчатый, темпераментный Луце-Бирк отличался вольномыслием и любовью к спорам. Уже в 1960-х годах престарелого бомбиста можно было застать в польских дискуссионных клубах, где он вел с молодыми весьма острые дебаты. Очевидно, Луце-Бирку предстояло всем своим существованием опровергнуть мысль о том, что спорщики и оппозиционеры долго не живут: он прожил 96 лет и умер в Варшаве в 1974 году, через год после Чеслава Свирского. «Динамит Параксилинович» был последним из остававшихся в живых лихих экспроприаторов денежного поезда.
В половине девятого вечера 2 апреля 1939 года в доме № 16 на Аллее Яна Христиана Шуха горел свет. Уставший от жизни политик сел за стол и задумался. Он оставил себе эти пять минут, чтобы вспомнить все в последний раз.
Чей-то тихий голос долетел издалека: «Walek! Nie r'ob tego!» Ему показалось, что это Ванда. Но Славек забыл ее голос, ведь прошло много лет.
Он не был ни ангелом, ни праведником. В юности он грабил поезда и нападал на жандармов. Став государственным деятелем, лгал на пресс-конференциях. Конечно, он знал о нарушении прав человека в тюрьме Брест-Литовска после восстания на украинских землях и ареста восставших в 1930 году, но отвечал другое: «Вас интересует, почему люди в Бресте были задержаны без соблюдения процессуальных норм? И почему в Брест-Литовске тяжелые тюремные правила? Однако те, кто воевал за Польшу, а не против нее, прошел через гораздо более жестокие тюрьмы, – он имел в виду себя и своих товарищей, боровшихся против Российской империи. – Мне хотелось бы вас успокоить. Я рассмотрел этот вопрос и могу сказать, что никакого садизма и насилия там нет. Но следует понять, как и в любой тюрьме, там действуют жесткие правила в случае сопротивления».
Эти волнения в Бресте против польских властей случились ровно через сто лет после польского восстания против Российской империи – того самого восстания 1830 года, которое развело Пушкина и Мицкевича по разные стороны баррикад. Такова жизнь: через сто лет все зеркально повторяется. Они против нас, мы против них, и этому не видно конца.
Славек подумал о том, что вот сейчас он поставит последнюю точку, и хоть что-то в этом мире будет иметь конец, пусть даже это что-то всего лишь его жизнь.
Он смертельно устал. Дзюка уже четыре года как не было на свете. Товарищей разбросало в разные стороны, а ему, Валерию Славеку, надоело все время отбиваться от клеветы и обвинений. У него не осталось сил.
В его послании говорилось: «Я сам распорядился своей жизнью. Пожалуйста, не вините никого. 2.IV.1939».
Подумав, он приписал внизу: «Я сжег документы частного характера и все оставленные мне конфиденциальные бумаги. Если окажется, что не все, то заранее прошу извинения у пострадавших. Быть может, Бог простит мне мои грехи, и этот последний – тоже».