Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов
Шрифт:
Неудобочитаемость, нечитабельность и неразборчивость [856] — так можно перевести на русский слово «unreadability», и все три возможных перевода отражают определенные элементы сложного феномена, о котором здесь идет речь.
Unreadability имеет сходство с неразрешимостью (indecideability) в понимании Пола де Мана, точнее, с неразрешимостью противоречия между буквальным и переносным смыслами слова, а также между перформативным и констатирующими языками как признаками литературности и поэтичности [857] . Затруднение, порождаемое этой неразрешимостью, указывает на какой-то «вторичный» уровень смыслообразования. А. С. Колесников справедливо утверждает: «Проводя анализ деконструктивной процедуры Ницше, де Ман делает вывод, что в творчестве Ницше критику метафизики следует описывать как деконструкцию иллюзии возможности заменить язык истины (episteme) языком убеждения (doxa). Утверждение приоритета setzen над erkennen, языка как действия над языком как истиной, обнаруживает замещение» [858] .
856
Благодарю Елену Петровскую и Михаила Берга за помощь в понимании тонких различий между этими вариантами перевода.
857
См.: Колесников А. С.Литература и философия в творчестве Поля де Мана // Позиции современной философии. 2000. № 2. С. 67–93. Цит. по публикации в Интернете: http://anthropology.ru/ru/texts/kolesnikov/deman.html.
858
Там же.
«Unreadability» можно понять как нулевую семантическую читабельность в отличие от «indecideability», своего рода двойной читабельности [859] , — при этом обе категории сдвигают нарратив и его восприятие на метадискурсивную территорию, привлекая внимание к дискурсивным условиям самого акта чтения. Можно говорить о сдвиге от (эпистемологически, семиотически направленного) остранениявосприятия к устранениюдискурсивной почвы для чтения. На месте де-мановских «аллегорий чтения» у Пригова разворачиваются «метадискурсивные сцены не-чтения». Это различие носит не только типологический, но и исторический характер: «unreadability» — это признак поставангардного искусства, которое в свою очередь связано со сдвигом стратегии: выявление конфликтов внутри символического и иконического (в случае визуальной поэзии) сменяется игрой и работой с индексами значений, о чем уже неоднократно шла речь выше.
859
Слово «читабельность» является сравнительно новой конструкцией, использующей заимствованный из английского суффикс — able (-абель).Этот неологизм особенно часто применяется в программировании и других околокомпьютерных областях (см. статью «Удобочитаемость» в Интернет-энциклопедии «Википедия»: .
Именно эту тенденцию описывает Жорж Диди-Юберман в своей работе о Марселе Дюшане [860] , которого часто рассматривают как основоположника концептуализма. Диди-Юберман исходит из позиции Розалинд Краусс, продемонстрировавшей существенные «параллели между реди-мейдом и фотографией» (фотография, конечно, образец индексального медиа). Эти параллели «возникают из способов производства» — и реди-мейд и фотография в равной мере являются отпечатками,ибо они сделанны самим объектом обозначения, т. е. являются следами того, что они обозначают. Диди-Юберман подчеркивает обнаруженное Краусc сходство между реди-мейдом/фотографией/отпечатками и «функцией шифтера» (в теории Романа Якобсона и Ролана Барта [861] ), ибо реди-мейд представляет собой «пустой знак», это «знак без значения, к которому и относится категория индекса» [862] .
860
См.: Didi-Huberman Georges."Ahnlichkeit und Ber"uhrung. Arch"aologie, Anachronismus und Modernit"at des Abdrucks. K"oln, 1999. См. также его кн.: La Ressemblance par contact. Arch'eologie, anachronisme et modernit'e de l’empreinte. Paris: 'Editions de Minuit, 2008.
861
См.: Якобсон P. O.Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М.: Наука, 1972. С. 95–113.
862
Didi-Huberman Georges."Ahnlichkeit und Ber"uhrung. S. 117. Здесь и далее перевод мой — Х.М.
Диди-Юберман утверждает: «Связывая шифтер с пирсовской категорией „индекса“, Краусс обретает новое зрение. Почему? Потому что благодаря этому открытию в семиотическом описании сохраняется феноменологическое измерение» [863] . И далее: «Концепция „отпечатка“ позволяет отказаться от разделения того, что слишком
863
Ibid. S. 118.
864
Ibid. S. 119.
Но из этой точно описанной индексальности реди-мейда возможен и другой вывод: реди-мейд также представляет собой отпечаток тех дискурсивных условий и тех институций, в рамках которых он экспонируется. Это очередной «отказ от разделения того, что <…> противопоставляется», в данном случае — экспозиции и экспоната [865] . Проблематизация условий экспонирования искусства — это общепризнанная черта минималистско-концептуалистской революции 1960-х годов. Мы предлагаем связать этот факт в истории искусства с феноменологией отпечатка по Диди-Юберману.
865
Разрушение оппозиции между экспонатом и экспозицией соотносимо с делёзовской концепцией «кристалла» — т. е. тотальной зеркальности экрана, становящегося неотличимым от реального. Именно этот принцип Делез считает важнейшим для поставангардного кино и искусства в целом. См.: Deleuze Gilles.Francis Bacon: logique de la sensation (Paris: Editions de la difference, 1981); Deleuse G.Cin'ema (Cin'ema I: l’Image-Mouvement. Paris: Minuit, 1983; Cin'ema II: l’Image-Temps. Paris: Minuit, 1985). Двухтомник о кино в русск. пер Б. Скуратова: Делез Ж.Кино. М.: Ad Marginem, 2004. См. также нашу статью, написанную в соавторстве с Берндом Хартманном: Die Wissenschaft vom Kristall: Die Inszenierung der Evidenz bei Krzysztof Zanussi // Das Zeit-Bild im osteurop"aischen Film nach 1945 / Hrsg. von N. Drubek-Meyer und J. Murasov. K"oln, 2008.
Уточним: мы считаем необходимым подчеркнуть, во-первых, метадискурсивность как специфический эффект внимания к индексам в концептуализме в целом и, во-вторых, автофилологичность как вид метадискурсивности, который Пригов(а) связывает с русской литературной традицией начиная с Пушкина, и, в определенном смысле, с Карамзина.
Приложимость этих теоретических представлений к Пригову становится очевидной, если сравнить официальную русско-советскую филологию с условиями официально-музейного экспонирования изобразительного искусства. К примеру, «Пушкин» у Пригова — это Пушкин-герой, созданный советской филологией. Это выставленный музейный Пушкин — Пушкин-чучело.
Пушкин Пригова — это Пушкин, чью ироническую автофилологичность советская филология систематически забывала или вытесняла, — только при таких условиях Александр Сергеевич мог стать советским героем. Приговская автофилология иронически вытаскивает на сцену Пушкина-героя как воплощение филологического эксгибиционизма; это сцена приговской автофилологической игры с уже не автофилологическим Пушкиным. Игра, таким образом, восстанавливает и продолжает русскую автофилологи ческую традицию (именно как метатрадицию). Примерно таким образом работает и Уорхол-портретист.
Аналогичную работу Пригов проделывает и с языком. Маяковский, Маршак и поздний Сталин, каждый по-своему, делают русские буквы советскими героями; первые два — своими советскими азбуками, последний — своей «гениальной» работой «Марксизм и вопросы языкознания», на всех уровнях парасакрализирующей русский язык, — именно как сохранившийся в неприкосновенности язык Пушкина. (Впрочем, эта тенденция начинается в авангарде: уже Хлебников присваивает русским буквам известный космический героизм.)
Эта авангардно-советская героизация букв формирует исторический фон обессмысления букв, т. е. снятие символичности и иконичности в пользу (выставления) их функционирования как дискурсивных индексов.
Аналогичное обессмысливание языкового материала на разных уровнях посредством экспонирования, которое одновременно тематизируется и проблематизирует музейный дискурс, встречается в концептуальных практиках Джозефа Кошута (повторим еще раз его формулировку: «заслуга Дюшана состоит в том, что он придал искусству собственную идентичность»). Например, известные кошутовские картины второй половины 1960-х годов, «изображающие» словарные статьи («meaning», «water», «art», и т. д.), выставляют алфавитный порядок, превращая музейный зал в своего рода словарное пространство [866] .
866
См., например, работы Кошута: «Meaning» — «Water» — %20[Water]%27&page=&f=Title&object=73.2066
Связь с американским концептуализмом остается для Пригова очень существенным фактором, хотя различия не менее существенны. У Пригова эти практики всегда связаны с определенными дискурсивными условиями, т. е. с материалом, уже обесмысленным «музеефицирующей-мумифицирующей-героизирующей» советской филологией. «Словарные статьи» Кошута апеллируют к иному, чем у Пригова, культурно-исторический фону — скажем, к некому «Webster’s Dictionary».
Работая с буквами, Кошут, как и Пригов, инсценирует авторитет буквенного порядка, превращая пространство восприятия в репродукцию дискурсивного пространства «словарной власти». Но советская «филологическая власть» мобилизует букву совсем по-иному. Из-за этого работа Кошута «чиста» и технически воспроизводима, а работа Пригова несколько «грязна» и не воспроизводима технически — она отсылает не к Webster’у, а к самиздату. Кошут — открыт; Пригов — замкнут.