Некроманты (сборник)

Перумов Ник

Его вынесли на руках – свет был зажжен, и Кирилл ясно видел свои руки и ноги – тонкие палки, обтянутые синей кожей. Вокруг все кружилось, толпились люди, звучали незнакомые голоса и незнакомые слова. «Такой маленький… девятка некроуровня…» Потом он увидел свою Бабулю – та сидела покосившейся горой на табурете – и закричал что есть силы (на самом деле выдохнул): «Бабулечка!» Он даже умудрился свеситься и дотянуться до ее протянутой руки. Тревожно забубнили люди вокруг, Бабуля качнулась от сильного толчка, но зато улыбнулась ему так, что и он улыбнулся в ответ.

– Отпусти меня… сынок… Сейчас. Уж очень я устала.

Отпусти.

То ли по ее просьбе, то ли

просто от слабости он разжал пальцы и увидел, как она повалилась на пол.

– Бабуля!

* * *

Зачарованно слушавший танатолог машинально налил себе вторую порцию и плеснул в нетронутую чашку некроманта.

– Она ушла, хотя знала, что далеко от меня уходить нельзя… и что когда придут люди, безвозвратно умрет сама… – Кирилл вновь подержал в руке чашку. – Ты как-то спрашивал – не боюсь ли я мертвых. Еще тогда я понял, что бояться надо только живых. И что для души смерть – еще не конец.

Некромант выпил спирт – не запивая, не поморщившись, как пьют простую воду, – и слез со стола. Направился к выходу.

– Кирилл, – сказал Васильев ему в спину. – Давно хотел спросить… А вот когда придет твой час… ты бы хотел быть… жить… существовать… как Алиса? Как твоя бабушка?

Обернувшийся некромант молча ему улыбнулся и пропустил входящих в двери родителей девочки.

Игорь Корель, Наталья Федина

Дочь Таксидермиста

Тридцать из семидесяти окон женской гимназии Святой Варвары выходили на набережную Умревы. С третьего этажа, из кабинета естествознания, были хорошо видны старый острог и церковь на другой стороне реки, паромы и памятник длинноусому казаку, основавшему город. Умрева ещё не встала. Стремнина боролась с молодым настырным ледоставом и пока проигрывала – накатывалась волнами на голубую кайму и отступала назад. Что будет с городом, когда встанет лёд? Какое зло придёт с крутого левого берега, поросшего корабельными соснами? Никто не ответит, разве что патруль: угрюмые солдаты в серых шинелях на пароме знали чуть больше других. Говорили, что Братынска больше нет, давно не было вестей из столицы и вот уже второй месяц не ходит паровоз по Чаинской ветке.

Тридцать окон женской гимназии Святой Варвары были завешаны линялой парусиной – ученицы боялись смотреть на реку. Ольга Свешникова, сидевшая на последней парте у окна, упрямо отгибала край и скрепляла заколкой. С ней не спорили, с ней вообще старались поменьше общаться – так всем было проще. И девочкам, сторонившимся мрачной, пахнущей химическими реактивами одноклассницы, и учителям, избегавшим встречаться с девушкой взглядом… И самой Ольге, которая чувствовала, как неловко в ее обществе этим напуганным людям. Им было страшно. Но все в гимназии понимали одно: очень важно, чтобы обычная жизнь – пусть даже она лишь отзвук жизни прежней – продолжалась. Иначе конец всему, тени победят без боя. Поэтому профессор Скрымник, шепелявя, вновь рассказывал у доски про членистоногих и тыкал деревянной указкой в пожелтевший учебный плакат. Поэтому Ольга продолжала ходить в гимназию, прилежно делать вид, будто слушает унылого Скрымника, и смотреть в окно на набережную.

Среди редких прохожих девушка выделила одного солдатика. С виду он ничем особым не выделялся: высокий, худощавый, узкоплечий. Поднятый ворот, фуражка с козырьком – разве что красный шарф не по уставу. Лица сверху не разглядеть, но что-то в движениях солдатика показалось Ольге знакомым. Слишком знакомым. В висках застучала кровь, щёки налились румянцем. Свешникова прикусила указательный палец. Палец пах

кожей и клеем. Парень прохаживался вдоль реки взад и вперёд, внезапно останавливался, уходил решительным шагом, но всегда возвращался к крыльцу гимназии. Под мышкой он держал сверток из вощеной бумаги. Ольга прикусывала палец всё сильнее, гадая, тот ли это, о ком она подумала, а если да – её ли ждёт.

– Свешникова! Ольга! Вы почему сидите? – профессор Скрымник натянуто улыбался, в глазах его застыла грусть. – Урок закончился пять минут назад.

Девушка обвела взглядом пустой класс, схватила сумку и бросилась вон. Сбежала по центральной лестнице, прыгая через три ступеньки, но перед выходом остановилась, поправила светлую косу и вышла на улицу уже совершенно другая – прямая спина, скучающая улыбка.

Увидев гимназистку, солдатик отвернулся, но в ближайшем же переулке она услышала сзади его шаги. Ошибки быть не могло – Ольга знала их и ждала.

– Девушка, девушка!.. Подождите, пожалуйста! Ну, не бегите вы так! Оля… Вы меня помните? В мае, на выпускном…

Ох, этот май. Он был в другой Ольгиной жизни – далёкой и настоящей. Или далёкой и ненастоящей? Звуки вальса, шелест бархатной шторы, блеск темных глаз. Девушка остановилась, сердце стучало как швейная машинка «Зингер», на которой мама шила Ольгино бальное платье.

Мама тогда еще была жива.

* * *

Гремел вальс.

Оживлённые, смеющиеся пары кружились по залу. Мелькали белые фартучки, цокали каблучки.

Маленькая Лидочка Иванцова испугалась выстрела шутейной бомбы, и все утешали ее наперебой, а разноцветный дождь конфетти осыпал танцующих, застревая в волосах, откладываясь на воротниках.

Ольга поправила серебристую ленточку серпантина, обвившуюся вокруг шеи, проводила любопытным взглядом стайку смеющихся выпускниц. Такие красивые. И совсем взрослые! Через год и ей выпускаться, начнется другая жизнь.

Девушка еще не решила, кем хочет стать – врачом? Учительницей? Или… Она перехватила заинтересованный взгляд какого-то мальчишки и слегка покраснела. Может быть, через год она выйдет замуж. Впереди была большая прекрасная жизнь, разноцветная, как конфетти, легкая, как серпантин, пьянящая, как вальс.

– Фруктового квасу? – темноглазый выпускник протянул Ольге кружку.

– Спасибо, благодарю, – девушка сделала неловкий книксен.

Ольга не считала себя красивой – слишком высокая, слишком худая, волосы как мел – и не привыкла к мужскому вниманию.

Она протянула руку за квасом. Выпускник резко передал кружку, и на новом белом Ольгином платье начало медленно расплываться темное пятно.

Девушка зажмурила глаза, ей казалось, сейчас она умрет со стыда.

Парень не растерялся. Решительным движением он сорвал с окна бархатную штору, набросил Ольге на плечи и опустился перед ней на одно колено. Вся в пурпуре и золоте, девушка стояла посреди бального зала и чувствовала себя величественно и нелепо одновременно. Кем она себя больше определенно не чувствовала – это незаметной дурнушкой.

– Я приеду через полгода, – сказал выпускник. – И привезу самое красивое платье, какие только бывают на свете.

Было много шума, все утешали Ольгу – даже маленькая Лидочка. Мальчишку под конвоем старшеклассников вывели из зала, а после бала он уехал из города, и Свешникова не знала, как его найти. Спрашивать его родных не позволяла гордость.

Выпускника звали Митя.

Какими нелепыми сейчас казались эти бархатные шторы. Парусина куда практичнее и легче. Но они действительно висели на окнах гимназии! Всего полгода назад.