Некрономикон
Шрифт:
По мере того как влачилось время, он все отчаяннее бился над тем, чтобы использовать чудовищную премудрость Яаддит для отверзания обратного пути в бездну к всемогущей Сущности. С его новыми познаниями он бы мог далеко продвинуться в прочтении загадочного пергамента, но при нынешних обстоятельствах эта возможность была чистой насмешкой. Случались, однако, времена, когда аспект-Цкауба выдвигался на передний план, и тогда он силился вытравить вносившие разлад воспоминания Картера, которые смущали его покой.
Так утекали долгие периоды времени — на целые века дольше, чем охватывает человеческий ум, ибо существа на Яаддит умирают не раньше, чем по завершении длительного оборота времени. После многих сотен планетных коловращений аспект-Картер как будто стал брать верх над аспектом-Цкауба и стал тратить непомерное количество времени
И тогда наконец он замыслил безумный план побега с Яаддит, начало которому было положено, когда он обнаружил зелье, способное погрузить его аспект-Цкауба в вечный сон, не рассеивая при этом его знаний и воспоминаний. Он полагал, что его расчеты позволят ему проделать путешествие в оболочке из световой волны, какого не проделывало ни одно существо на Яаддит — телесное путешествие сквозь безымянные эоны и через невероятные галактические просторы к Солнечной системе и к самой Земле. Попав на Землю, хотя и в теле клешнерукой рыластой твари, он, быть может, сумеет найти и разгадать до конца странное тайнописание свитка, оставленного им в автомобиле в Аркхэме; и с его помощью — и с помощью ключа — вернуть себе свое привычное земное подобие.
Не вслепую он шел навстречу опасностям подобной попытки. Он знал, что, когда доведет угол наклона планетарного плана до нужной эпохи (чего нельзя было сделать, несясь в пространстве), Яаддит будет мертвой планетой, где восторжествуют всепобедные чревоземные дхоли, и его бегство в оболочке из световой волны представлялось делом весьма неверным. Отдавал он себе также отчет и в том, что, на манер адептов, ему придется достичь приостановки всей жизнедеятельности, чтобы вынести века и века полета через немереные пустоты. К тому же он знал — если уповать на удачный исход путешествия, — что ему предстоит выработать иммунитет против земных бактерий и прочих условий, враждебных для плоти с Яаддит. Больше того, он должен суметь прикинуться человеком, пока не сможет снова найти пергамент, разгадать его и возвратить себе этот облик неподложно. Иначе долго ли быть обнаруженным и уничтоженным впавшими в ужас людьми как нечто, что не вправе существовать. Нужно также и золото — по счастью, доступное на Яаддит, — чтобы как-то перебиваться во время этих его исканий.
Планы Картера мало-помалу начали реализовываться. Он раздобыл оболочку из светового луча, сверхъестественно прочную, могущую выдержать и чудовищное перемещение во времени, и беспримерный полет в пространстве. Он проверил все свои исчисления и отправлялся снова и снова в своих дремах к Земле, стараясь подступиться как можно ближе к 1928 году. Он удивительно преуспел, упражняясь в приостановке жизнедеятельности. Он обнаружил именно тех болезнетворных бактерий, которые требовались, и рассчитал те перегрузки, к которым должен привыкнуть. Он искусно изготовил восковую личину и мешковатое платье, дававшие ему возможность сойти среди людей за какого ни на есть человека, и измыслил двойной силы чары, чтобы защититься от дхолей в момент своего старта с мертвой, мрачной Яаддит в непостижимом будущем времени. Он позаботился и о том, чтобы собрать большой припас зелий — на Земле недоступных, — которые бы удержали его аспект-Цкауба в стесненном состоянии, пока он не сможет сбросить телесную оболочку Яаддит; не пренебрег он и небольшим количеством золота для земных нужд.
День отправления был временем смуты и тревожных предчувствий. Картер взобрался на площадку к своей оболочке под предлогом полета на тройную звезду Нитон и влез в футляр из сияющего металла. Места ему оставалось как раз столько, чтобы произвести обряд серебряного ключа, и, совершая его, он медленно заставил воспарить свою оболочку. Устрашающе вспучился и померк день, и объяла тошная мука боли. Космос, как помешанный, пошел колесом, и другие созвездия заплясали на черном небе.
Внезапно Картер ощутил новое равновесие. Холод межзвездных провалов проедал снаружи его оболочку, и он видел, что свободно парит в пространстве —
В той сумрачно причудливой комнате Нового Орлеана, откуда, что-то почуяв, спасся бегством старый черный слуга, необычный голос Свами Чандрапутры все больше надсаживался в хрип.
— Господа, — продолжал он, — не стану просить принимать эти вещи на веру, пока я не представил вам специального доказательства. Итак, принимайте это как баснословие, когда я говорю о тысячах световых лет — тысячи лет во времени и несчитанные биллионы миль в пространстве, — в течение которых Рэндольф Картер бороздил космос в виде нездешнего, не имеющего названия существа в тонкой оболочке ионизированного металла. Он с величайшей тщательностью высчитал длительность приостановки жизненных функций, приурочив ее конец лишь за несколько лет до момента посадки на Землю в 1928 году или около того.
Ему никогда не забыть того пробуждения. Вспомните, господа, ведь до своего векового сна он прожил сознательной жизнью тысячи земных лет в самой гуще нездешних и ужасных диковинностей Яаддит. Этот отвратительный проедающий холод, и угасание угрозных видений, и взгляд сквозь зрительную щель в оболочке. Гущина звезд, созвездия и туманности — и наконец, в их очертаниях нечто родственное тем земным созвездиям, которые он знал.
Когда-нибудь о его нисхождении в Солнечную систему можно будет поведать. Он видел Кинарт и Юуггот у самого Окоёма, вблизи миновал Нептун и успел заметить зловредную седую плесень, испещряющую его; познал несказанную тайну, близко заглянув в туманы Юпитера, и на одном из спутников увидел кошмар; и созерцал циклопические руины, простирающиеся по рдяному диску Марса. Когда стала приближаться Земля, она предстала ему в виде тонкого полумесяца, устрашающе возбухающего в размере. Он сбавил скорость, хотя чувство, что он наконец-то дома, неохотно позволяло ему потерять даже минуту. Я и не пытаюсь вам передать это чувство, как мне описал его Картер.
Что ж, Картер до последнего медлил в верхних слоях земной атмосферы, ожидая, когда над Западным полушарием наступит день. Он хотел приземлиться там, откуда покинул Землю — возле Аспидовой норы в холмах позади Аркхэма. Если кто из вас бывал подолгу вдали от дома — а один среди вас, я знаю, бывал, — полагаюсь на ваше воображение в том, как подействовал на него вид Новой Англии, с ее плавной зыбью холмов, громадными вязами, кривоствольными садами и древними камнями стен.
С рассветом он сел на нижней лужайке старого поместья Картеров и за тишину и одиночество преисполнился благодарности. Как и тогда, когда он отбыл, стояла осень и запахи холмов бальзамом излились в его душу. Он сумел затащить металлическую оболочку вверх по склону делянки в Аспидову нору, хотя через заглушенную сорняками расселину во внутреннюю пещеру она не проходила. Там же и облек он свою иноземную плоть людским платьем и восковой личиной, без чего было не обойтись. Он продержал там оболочку более года, пока известные обстоятельства не продиктовали необходимость нового укрытия.
Картер прошелся пешком в Аркхэм — применяясь при этом с соблюдением человеческой осанки управляться со своим телом в земной силе тяжести, — и в банке обменял свое золото на наличность. Также навел он некоторые справки — выдавая себя за иностранца, малосведущего в английском, — и обнаружил, что на дворе 1930 год, лишь двумя годами позже, чем он наметил.
Конечно, его положение было ужасным. Лишенный возможности доказать свою личность, вынужденный каждый миг пребывать начеку, с определенными трудностями относительно питания и под гнетом необходимости сберегать нездешнее зелье, поддерживавшее его аспект-Цкауба в дремлющем состоянии, он чувствовал, что должен действовать как можно быстрее. Отправившись в Бостон и наняв комнату в обветшалом Уэст-Энде, где бы мог жить недорого и неприметно, он без промедления навел справки об имении и состоянии дел Рэндольфа Картера. Тогда-то он и узнал, как не терпелось господину Эспинуоллу, здесь присутствующему, разделить имение и как доблестно бились господин де Мариньи и господин Филлипс за его неприкосновенность.