Некрономикон
Шрифт:
Он направился к двери в библиотеку, ошеломленный Филлипс как-то машинально последовал за ним. Эспинуолл оставался на месте, пристально приглядываясь к индусу, сидевшему против него с неестественно бесстрастным лицом. Когда индус неуклюже стал убирать серебряный ключ обратно в карман, законник внезапно испустил утробный клич:
— Ба, черт возьми, дошло! Этот негодяй замаскирован. Думаю, он вообще не из Вест-Индии. Лицо это — да это не лицо, а маска! Мне это, наверное, от его россказней взбрело на ум, но это правда. Оно совсем не меняется, а эти тюрбан и борода только прикрытие. Малый — простой проходимец! Он даже не иностранец — я следил, как он говорит. Он какой-нибудь янки. И только взгляните на эти перчатки — знает,
— Стойте! — хриплый, странно нездешний голос Свами отозвался чем-то превосходящим просто земной испуг. — Я говорил, что есть иной вид доказательства, и могу его предъявить, если необходимо, хотя лучше бы вам не побуждать меня к этому. Этот старый краснорожий докучала прав — я действительно не из Вест-Индии. Лицо — это маска, и то, что за ней скрывается, — не человек. Вы, прочие, догадались — я почувствовал это мгновения тому назад. Никто не обрадуется, если я сниму эту маску — брось, Эрнст. Я могу просто сказать тебе, что я и есть Рэндольф Картер.
Никто не шелохнулся. Эспинуолл кряхтел и бесцельно жестикулировал. С другого конца комнаты де Мариньи и Филлипс наблюдали за гримасами побагровевшего лица, видя спину фигуры в тюрбане, сидевшей против него. Противоестественное отстукивание часов было омерзительно, а курения треножниц и колышащиеся гобелены плясали пляску смерти. Законник полузадушенно оборвал тишину:
— Ну нет, проходимец, ты не испугаешь меня! У тебя есть причины, чтобы не снимать эту маску. Может, мы бы узнали, кто ты такой. Долой ее…
Когда он подался вперед, Свами перехватил его руку неуклюже одетой в перчатку конечностью, вызвав странный вскрик боли, смешанной с удивлением. Де Мариньи двинулся было к ним, но в замешательстве остановился, когда возглас протеста, изданный псевдоиндусом, перешел в совершенно необъяснимое трещание и жужжание. Багровое лицо Эспинуолла было неистовым, и свободной рукой он сделал еще один выпад, ловя окладистую бороду своего противника. На сей раз он сумел ее ухватить, от его исступленного рывка вся восковая личина отошла от тюрбана и пристала к апоплексическому кулаку законника.
Едва это случилось, Эспинуолл издал жуткий булькающий крик, и Филлипс с де Мариньи увидели, как его лицо исказилось в припадке ничем не прикрытого животного страха, более дикого, глубинного и отвратительного, чем когда-либо приходилось им видеть в выражении человеческого лица. Выпустив тем временем другую его руку, псевдо-Свами стоял, как будто оглушенный, производя жужжащий звук абсолютно противоестественного свойства. Потом фигура в тюрбане странно подсела, потеряв человеческую осанку, и удивительной шаркающей походкой, как зачарованная, двинулась к гробоподобным часам, отстукивающим свой космический и ненатуральный ритм. При этом ее теперь неприкрытое лицо было обращено в противоположную от них сторону, так что де Мариньи и Филлипс не могли видеть того, что открыл законник своим поступком. Тут их внимание отвлек Эспинуолл, грузно оседающий на пол. Чары нарушились, но когда они подбежали к старику, он был уже мертв.
Быстро обернувшись к удаляющейся спине шаркающего Свами, де Мариньи увидел, как одна из больших белых перчаток вяло свалилась с болтающейся руки. Фимиамные курения густо стояли в воздухе, и на месте обнаженной кисти промелькнуло лишь что-то длинное и черное. Прежде чем креол двинулся за удаляющейся фигурой, старик Филлипс удержал его за плечо.
— Не надо! — прошептал он. — Мы не знаем, с чем можем столкнуться. Понимаете, то другой аспект — Цкауба, ведун с Яаддит.
Фигура в тюрбане уже добралась до противоестественных часов, и наблюдавшие увидели сквозь плотное марево смазанный абрис черной клешни, неловко орудовавшей с высокой, в иероглифических резах дверцей. Вся эта возня производила причудливый щелкающий звук. Потом фигура вошла в гробоподобный
Де Мариньи было больше не удержать, но когда, подбежав к часам, он их открыл, там было пусто. Ненатуральное отстукивание продолжалось, отбивая темный космический ритм, на котором держатся все мистические отворения путей. Большая белая перчатка на полу и мертвец с зажатой в руке бородатой маской больше не сулили никаких откровений.
Прошел год, и о Рэндольфе Картере ничего не было слышно. Его имением пока не распорядились. По адресу в Бостоне, откуда некий «Свами Чандрапутра» обращался с запросами к различным мистикам в 1930, 1931 и 1932 годах, действительно проживал странный индус, но он съехал незадолго до встречи в Новом Орлеане, и больше его никогда не видели. Говорят, он был темнокож, с лицом без всякого выражения и бородат, и его домохозяин считает, что смуглая маска, должным образом выставленная на обозрение, сильно на него смахивает. Его не заподозрили тем не менее ни в какой связи с кошмарными призраками, о которых ходил слух у местных славян. Холмы позади Аркхэма обшарили в поисках «металлической оболочки», но так ничего и не нашли. Однако служащий Первого Национального банка в Аркхэме припомнил-таки странного человека в тюрбане, обратившего в наличные деньги некоторое количество золотых слитков в октябре 1930 года.
Де Мариньи и Филлипс не знают, что и думать обо всем этом. Что, в конце концов, было доказано? Существовала некая история. Существовал некий ключ, могущий быть подделан по одному из рисунков, которые Картер широко раздавал в 1928 году. Существовали бумаги — все, не имеющие решающего значения. Существовал незнакомец под маской, но кто из ныне здравствующих под маску заглядывал? Под двойным воздействием напряжения и курений фимиама исчезновение в часах легко могло оказаться парной галлюцинацией. Индусы знают немало о гипнотизме. Здравый смысл провозглашает «Свами» преступником, незаконно претендовавшим на имение Рэндольфа Картера. Но вскрытие показало, что Эспинуолл умер от удара. Одна ли только ярость была тому причиной? И кое-что в той истории…
В пространном покое, увешанном причудливо узорчатыми гобеленами и проникнутом курениями фимиама, Этьен-Лорэн де Мариньи часто сидит, вслушиваясь со смутным чувством в ненатуральный ритм тех гробоподобных, в иероглифических резах часов.
Сон о неведомом Кадате