Некрономикон
Шрифт:
Выше и выше возносился свет, пока не замешался среди самых выспренних звезд зенита, и со зловеще холодной насмешкой подмигивал оттуда летящим. Весь север под ним стал теперь одним мраком — страшным студеным мраком от бесконечного низу до бесконечного верху, с одним лишь тем бледным подмигивающим маяком, недосягаемо мревшим превыше всего видимого. Картер всмотрелся в свет пристальнее и наконец разобрал очертания его кромешно черного заднего плана на фоне звезд. На той исполинской горной вершине зиждились башни, пагубные и неисповедимые ярусы и купы жутких куполоверхих башен, превосходящих всякое мыслимое понятие человеческого мастерства, угроза и диво террас и зубчатых стен — всё это вырисовывалось малым и черным и далеким против звездного пшента, злорадно рдеющего надо всем полем зрения. Покрывая вершину той самой неизмеримой из гор, стоял замок, превосходящий всякое смертное помышление, и в нем рдел демонский свет. Тогда Рэндольф Картер понял, что его поиски обрели конец и что
Не успев осмыслить подобное дело, Картер заметил, что курс беспомощно засасываемого ветром полчища переменился. Теперь их несло круто вверх, и было ясно, что полет их стремится к ониксовому замку, где светил бледный свет. Столь близка была черная громада горы, что склоны ее головокружительно неслись мимо, пока они мчались ввысь, а они ничего не различали во мраке. Всё огромнее и огромнее выказывались мрачные башни черного как ночь замка, и Картер видел, что он почти святотатственен в своей огромности. Камни его вполне могли вытесываться безымянными каменотесцами в той жуткой бездне, раздиравшей гору на перевале к северу от Инкуанока, ибо таков был его размер, что человек на его пороге казался песчинкой у подножия выспреннейшей горной твердыни. Пшент неведомых звезд над мириадами куполоверхих башен светился болезненно-желтым светом, так что некоторое подобие сумерек одевало хмурые стены скользкого оникса. Теперь стало видно, что бледным маяком было единственное окно, горевшее высоко на одной из самых выспренних башен, и с приближением беспомощного полчища к вершине горы Картеру показалось, что он различает гадкие тени, мелькавшие в слабо освещенном заоконном пространстве. Это было странное арчатое окно, сведенное небывалым на земле сводом.
Толща горы теперь уступала место гигантским основаниям чудовищного замка, и лёт полчища, казалось, несколько приутих. Пространные стены взмывали ввысь, и мелькнули широкие ворота, в которые пронесло скитальцев. Ночь царила в исполинском дворе, и тут нагрянула еще более густая тьма нутряных переходов, когда полчище поглотилось великанской аркой портала. Смерчи холодного ветра, дыша сыростью, проносились по непроглядным лабиринтам оникса, и Картеру вовек бы не сказать, какие циклопические лестницы и коридоры безмолвно лежат на пути его бесконечных воздушных кружений. Всё вверх и вверх вело грозное погружение во тьму, и ни звук, ни касание, ни проблеск ни разу не нарушил плотную завесу тайны. Сколь ни огромно было полчище упырей и костоглодных черничей, оно терялось в чудовищных пустотах замка. И когда наконец всё вокруг залилось вдруг зловеще холодным светом той одинокой хоромины в башне, чье выспреннее окно служило маяком, у Картера долгое время ушло на то, чтобы различить отдаленные стены и высокий, далекий потолок и осознать, что он впрямь не оказался снова в безбрежности воздушного поднебесья.
В тронную залу Вящих Рэндольф Картер думал вступить чинно и церемонно, держа себя с достоинством и осанкой, в окружении внушительной упыриной свиты, и принести свою молитву как вольный и могущественный господин на стезях сновидений. Он знал, что сладить с самими Вящими не выше сил простого смертного, и уповал на счастливый случай, что Иных Богов с их ползучим хаосом Ньарлафотепом не окажется в решающую минуту, чтобы прийти им на помощь, как они множество раз делали прежде, когда человек начинал домогаться земных богов в их обиталище или на горах. И со своей жуткой свитой он чуть ли не надеялся поставить на своем наперекор даже Иным Богам, если заставит нужда, зная, как знал он, что упыри не ведают над собой властителей, а костоглодные черничи держат за повелителя не Ньарлафотепа, но лишь первостихийного Ноденса. Но теперь он понял, что тот неотмирный Кадат в холодном его пустолюдии впрямь обстоят мрачные чудеса и безымянные караульные и что неусыпность радений Иных Богов о кротких и слабых богах земли дело верное и неотменное. Хотя и лишенные началия над упырями и костоглодными черничами, несмысленные и не имеющие образа скверны запредельных пространств всё же забирают над ними власть, когда им необходимо; так что в тронную залу Вящих Рэндольф Картер вступил не в сане вольного и могущественного господина на стезях сновидений. Сбитое в кучу и обуреваемое пугающими вихрями со звезд и преследуемое невиданными страшилищами пустынного севера, всё это полчище зависло полоненное и беспомощное, в зловеще холодном свете, помертвело попадав на ониксовый пол, когда по некоему безгласому повелению ветры страха развеялись.
Не было ни золотого престола, которому бы предстал Рэндольф Картер, ни августейшего круга осиянных нимбом существ с узким разрезом глаз, долгими мочками ушей, тонким носом и остро выпяченным подбородком, чье знаменующее сходство с лицеочертаньем на Нгранеке выдавало бы в них тех, перед кем скиталец на стезях сновидений мог бы творить молитву. Кроме единственной хоромины в башне ониксовые чертоги на высотах Кадата тонули во мраке, и хозяев не было дома. Картер пришел на неведомый Кадат, но не нашел богов.
Отдавшись подобным размышлениям, он нетвердо подымался на ноги середь своей компании ночных мар, когда безо всякого предупреждения на всю ту блекло освещенную и безграничную хоромину взвыл тошнотворный зов демонской трубы. Трижды раскатился тот пугающий медный рев, и когда последние отголоски третьего зова, похохатывая, затихли, Рэндольф Картер увидел, что он в одиночестве. Куда, почему или как умело с глаз долой упырей с костоглодными черничами, о том гадать было не ему. Он знал только, что оказался вдруг в одиночестве и что какие бы незримые силы ни таились насмешливо вокруг, то не были силы дружелюбного дремного края земли. Вскоре из крайних пределов хоромины долетел новый звук — это тоже был размеренный трубный глас, но далеко не тот рыкающий троекратный рев, которым размыкало его изрядные когорты. В этой низкой фанфаре отзывались дивление и напев несбыточного сна; чужедальними видениями невоображаемой прелести веяло от каждого неземного созвучия и неуловимо нездешнего перелива. Прихлынули ароматы благовоний под стать златозвучным нотам, и сверху озарило великим светом, который играл совокупностью красок, неведомой земному спектру, и вторил пению труб и неотмирных многоголосых созвучий. В отдалении заплясали сполохи, и в тугих волнах ожидания всё ближе наплывал барабанный рокот.
Из редеющей дымки и клубов неземных благовоний выступила двойная колонна черных невольников огромного роста, препоясанных по чреслам радужными шелками. На головах у них были пристегнуты наподобие шлемов светильники из поблескивающего металла, откуда курящимися струйками исходило благоухание таинственных бальзамов. В правой руке держали они хрустальные булавы, резное навершие которых представляло ухмыляющуюся химеру, левой же сжимали долгие тонкие серебряные трубы и поочередно в них дули. На запястьях и щиколотках были у них золотые браслеты, и браслеты на щиколотках соединялись золотой цепью, понуждавшей носившего ее смирять свою поступь. То, что они подлинное чернокожее племя земного дремного края, это делалось сразу же очевидным, но меньше походило на то, что их наряд и обряд целиком вещи земные. В десяти футах от Картера шеренги остановились, и как только они встали на месте, трубы отрывистым жестом взлетели к толстым губам… Дикий и восторженный раздался трубный глас, и еще неистовей прозвучал сразу вслед за ним многоголосый вопль черных глоток, обретший особую пронзительность от некоторого странного снарядца.
Тогда в широкий промежуток между двумя шеренгами вступила одинокая фигура — высокая тонкая фигура с юным лицом древнего фараона, веселящая глаз многоцветьем одеяний и увенчанная золотым пшентом, рдеющим незаёмным светом. Совсем близко подошла к Картеру эта царственная фигура; в гордой осанке ее и в дерзких чертах была прельстительность темного божества или падшего архангела, и где-то в глубине глаз лениво посверкивали затаенные блестки прихотливого юмора. Фигура заговорила, и дикой музыкой летейских струй зазвенел плавный голос.
«Рэндольф Картер, — говорил голос, — ты пришел, чтобы увидеть Вящих, каковых человеку не попущено видеть. Соглядатели сказали об этом, и Иные Боги ответили воркотанием, несмысленно вертясь и кувыркаясь под звуки пронзительных флейт в последней черной пустоте, где вынашивает свои чернодумы демон-султан, имя которого ничьи уста не смеют вымолвить вслух.
Когда Премудрый Барзай взобрался на Хатег-Кла, чтобы увидеть, как Вящие пляшут и завывают при лунном свете над облаками, то назад он уже не вернулся. Иные Боги были при том и исполнили ожидание. Зениг из Афората поднялся на поиски неведомого Кадата в холодном пустолюдии, и теперь его череп вправлен в перстень на мизинце того, кого мне незачем называть.
Но ты, Рэндольф Картер, не сробел ни перед какой тварью в дремном краю земли и по-прежнему пылаешь взыскующим огнем. Ты пришел не как любопытствующий, но как ищущий по праву свое; и ни разу не упустил возможности оказать почести кротким земным богам. И тем не менее эти боги препинали тебе доступ в чудный закатный город твоих дрем, и всё из-за собственной мелкой корысти, ибо они не на шутку возжаждали колдовскую прелесть того, что породила твоя фантазия, и дали зарок, что впредь никакое другое место не послужит им обиталищем.