Нелюбимый
Шрифт:
— Что ты имеешь в виду?
— Я не… я имею в виду, что мне некому звонить, — просто говорит он, пронзая вилкой ещё один кусочек яйца.
— Нет семьи?
— Возможно, ещё есть двоюродный дедушка в Нью-Гэмпшире, но мы давно потеряли связь.
Нет семьи? Нет друзей? Я собираюсь полюбопытствовать, но заставляю себя не делать этого. Может быть, он решил отдохнуть от мира по веской причине. Не я ли жила отшельником в своей квартире в течение двух лет? Чья бы корова мычала. Я не имею права критиковать его.
— Лаааадно, — говорю я, стараясь контролировать своё любопытство. — Я могу воспользоваться
Он перестаёт жевать и смотрит на меня.
— Ты хочешь воспользоваться моим… ноут...?
— Твоим ноутбуком. Твоим… компьютером? Я могла бы написать им по электронной почте.
— Ох, — говорит он с облегчением, когда сглатывает. — Компьютеры. Точно. Эм, у них есть компьютеры в библиотеке, в Миллинокете, но я никогда не использовал их.
— У тебя нет… — я пялюсь на него и понимаю, что это невежливо, но я в таком абсолютном шоке, что не могу ничего с собой поделать. — У тебя нет компьютера, мобильного или стационарного телефона?
— Что это такое?
— Стационарный телефон? Это телефон, ну, знаешь, прикреплённый к стене? С… шнуром, который…
— О, — говорит он, кивая. — Обычный телефон. Нет. Телефона нет. Дорога Телос в четырёх милях отсюда. Но на дороге Телос нет телефонной линии, потому что она по большей части только для доступа к лесозаготовкам.
Он нахмуривает брови, когда о чём-то думает.
— Ближайший телефон находится в кемпинге «Золотой мост» и магазине.
— Как далеко это?
— Около пятнадцати миль. Три или четыре мили бушвокинга (Прим. заросли кустарника, дебри) и ещё одиннадцать или двенадцать по лесовозным дорогам. Телос, а потом Голден.
— Буш... что? — спрашиваю я, фактически ощущая, как мы говорим на двух разных языках друг с другом.
— Бушвокинг. Знаешь, ехать через лес. По неровным тропам. Не по дорогам.
— Как ты ездишь, если не по дороге?
— У меня есть ВТС, — говорит он, как будто это всё объясняет.
— У тебя есть что?
— Вездеходное транспортное средство, — говорит он, отчётливо произнося каждое слово, как будто я должна знать, о чём он говорит.
Я смотрю на него, игнорируя его тон, разинув рот и, вероятно, выпучив глаза, пытаясь собрать факты воедино.
— О, Боже мой, — бормочу я. — Нет телефонов. Нет компьютера. Нет дорог. Ты здесь полностью изолирован.
Он кивает мне.
— Преимущественно, да.
— Почему? — тихо спрашиваю я. — Почему ты так живёшь?
Этот вопрос удивляет меня, особенно потому, что я уже решила не пилить его. Это бестактно, и я морщусь от неопределённой, осуждающей нотки в своем тоне. Я уверена, что у Кэссиди есть свои причины жить отдельно от общества. Это абсолютно не моё дело, и всё же я наклоняюсь вперёд, глядя в его глаза, моё любопытство настолько острое, что я могу почувствовать его.
Он смотрит на меня в ответ, его необычные глаза прикованы к моим. Наконец, он облизывает губы и смотрит на свою почти пустую тарелку.
— Это был дом моего дедушки.
— О… как летнее место? — спрашиваю я.
Его щёки вспыхивают, и он пожимает плечами. Я заставила его чувствовать себя неловко, когда на самом деле не хотела этого.
— Ты выживальщик?
— Кто?
— Тот, кто готовится к концу света? — спрашиваю я, выговаривая
Он улыбается мне — пойман — прежде чем снова опускает взгляд на свою пустую тарелку.
— Нет, мэм, — отвечает он вежливо.
Его улыбка, рождённая огорчением, так прекрасна, так желанна, что я решаю сохранить лёгкое настроение и подразнить его ещё.
— Эй, ты ведь не скрываешься от копов?
Мой план тут же приводит к обратному результату.
Он резко вскидывает голову, его лицо заметно бледнеет, улыбка исчезает, глаза широко раскрыты и встревожены. С мгновения назад это такая полная трансформация, я отодвигаюсь, холод скользит по моей коже, когда я оцениваю его реакцию.
— О, Боже, — бормочу я, мои руки сжимаются на стёганом одеяле, которое покрывает меня от талии до пяток. — Ты?..
— Нет! — говорит он, яростно качая головой. — Я не… у меня ни с кем нет проблем. С властью нет. Ни с кем. Я держусь подальше от проблем. Я живу тихо. Я… я могу обещать тебе это.
Я знаю, что он говорит мне правду — не спрашивайте, откуда я это знаю, я просто знаю, хотя чувствую, что за его словами скрывается гораздо большая история. Может, его обвинили в том, чего он не делал? Или, может быть, у него была стычка с копами, которая плохо для него закончилась? Я чувствую себя так, словно смотрю на вершину огромного айсберга, и моё любопытство настолько острое, что внутри я собираюсь истечь кровью от всех вопросов, которые хочу задать. Я выбираю один:
— Ты прячешься от кого-то?
— Нет. Не совсем.
Он морщит брови и вздыхает, краска возвращается на его щеки.
— Я просто… мне просто нравится жить здесь, вот и всё. Я не… я не причиню тебе вреда, Бринн. Я не какой-то псих. Во всяком случае, пока. Я обещаю.
Опять уверение в том, что он не причинит мне вреда.
Это, должно быть, пятый или шестой раз, когда он это говорит.
Может быть, это больше, чем страх перед властью, может быть, его неправильно поняли. Возможно, у него синдром Аспергера (прим. общее нарушение психического развития) или генерализированное тревожное расстройство (прим. психическое расстройство, характеризующееся общей устойчивой тревогой, не связанной с определёнными объектами или ситуациями). Он умён и явно имеет опыт выживания здесь. Он долгое время держал себя в изоляции.
«Он другой», — думаю я, вспоминая, что он нёс меня в безопасное место на спине. И добрый. И красивый. И мне хочется немного вытащить его из скорлупы, которая почти смешит меня. Я, Бринн Кадоган, вот уже два года находящаяся в добровольной самоизоляции, жажду вытащить кого-то ещё из своей скорлупы. Ох, ирония.
Я смотрю на него, и мне жаль, что на его лице обеспокоенность. Я коснулась слабого места, поэтому жажду загладить свою вину.
— Эй, Кэсс, — говорю я, протягивая руку, чтобы подтолкнуть его колено тыльной стороной ладони. — Я знаю, что ты не причинишь мне вреда. Зачем тебе все эти усилия, чтобы спасти меня, если ты просто снова хотел причинить мне боль? Ты не должен продолжать говорить это.