Нелюбимый
Шрифт:
Я качаю головой.
— Нет, мама. Ты лучший человек, живущий на божьей земле.
Она притягивает меня к себе, крепко обнимает меня и прижимается губами к моей макушке.
— Ты хороший, Кэсс. Помни это. Всегда помни это. Ты хороший мальчик. Будь хорошим. Оставайся хорошим, Кэссиди…
— …Кэссиди? Кэсс?
Кто-то зовёт меня по имени.
— Иду!
Я
Глава 15
Бринн
Когда я просыпаюсь, моё бедро болит. Острые боли чередуются с тупым жгучим пульсированием, но полагаю, что боль следует ожидать, когда вы излечиваетесь от травм, как у меня. «Не будь ребёнком, Бринн. Будь сильной». Чтобы отвлечься, я дышу через нос, и у меня текут слюнки. Кто-то готовит, и пахнет запредельно вкусно.
— Кэссиди? — зову я, когда мой желудок урчит достаточно громко, чтобы разбудить мёртвых. — Ты здесь?
Нет ответа.
— Кэссиди? Кэсс?
— Иду!
Я опираюсь руками о кровать, поднимаю голову и пытаюсь принять сидячее положение, когда он отодвигает занавеску.
Я уже несколько раз видела его лицо, но снова и снова поражаюсь его необычностью. Это не только его очаровательные несовпадающие глаза, или эти три притягательные родинки, которые дразнят меня. Дело даже не в том, насколько он высок и силён, хотя он и одет в футболку, которая демонстрирует невероятно подтянутые руки с четко выраженными мышцами лесоруба.
Это гораздо больше, чем то, как он выглядит. Дело в том, что моё сердце было тронуто его добротой ко мне — тем фактом, что он несколько раз спасал мне жизнь и продолжает заботиться обо мне, о незнакомке. Когда я думаю о том, как он нес меня на спине часами напролёт сквозь этот неумолимый дождь, мне хочется плакать, пока все слёзы в моём теле не иссякнут. Я не могу вспомнить, когда в последний раз встречала кого-то столь самоотверженного. Из-за этого моё сердце немного ноет.
— Привет, — тихо говорю я.
— Как ты себя чувствуешь?
Я делаю глубокий вдох, и жжение в боку вновь вспыхивает невыносимой болью. Я задерживаю дыхание, пока боль немного не ослабевает.
— Больно… но я в порядке.
— Полагаю, что это будет болеть некоторое время, — он наклоняет голову набок. — Поднимешься ради нескольких яиц? Они свежие.
— Конечно, — говорю я с благодарной улыбкой. — Пахнет вкусно.
Он исчезает, только чтобы вернуться через мгновение с тарелкой яичницы. Мой рот наполняется слюной, когда он ставит тарелку на край стола рядом со мной, и я останавливаю его, когда он разворачивается, чтобы уйти.
— Подожди! Разве ты не поешь?
Он указывает большим пальцем в сторону кухни.
— Да.
— Ты не хочешь принести свою еду сюда? — спрашиваю я с надеждой в голосе.
Он на секунду задерживает на мне взгляд, потом отводит глаза.
—
— О, — бормочу я, удивляясь своему разочарованию.
— Эй, — быстро говорит он. — Конечно. Я могу… я могу сделать перерыв. Я принесу свою еду сюда.
Его джинсы сильно поношены, и я замечаю, что он носит их низко на бёдрах. Он возвращается на кухню, чтобы взять свою тарелку. Когда он двигается, я вижу полоску загорелой кожи между джинсами и футболкой и чувствую, как мои щёки краснеют. Когда он поворачивается и ловит меня, таращащуюся, хотя на его лице нет никакого выражения поддразнивания или торжества. Как будто он этого не заметил, или он такой скромный, что не соотнёс мой взгляд с его мускулистым телом.
Я поднимаю свою тарелку и копаюсь в яйцах, а он возвращается и садится в кресло-качалку по другую сторону стола.
— Это, ох… ммм, — говорю я, проглатывая огромную порцию еды.
— Девочки хорошо работают, — отвечает он, откусывая меньший и более адекватный кусочек.
«Девочки?»
— Какие девочки?
— Мэйси, Кейси, Лейси, Грейси, Трейси и Стейси.
Моя вилка замирает на полпути ко рту, нагруженная рыхлым жёлтым совершенством.
— Кто?
— Мэйси, Кейси, Лейси, Грейси, Трейси и Стейси.
Он тихо смеётся.
— Куры.
Мой мозг осознаёт, что он говорит о курицах, но сердце полностью отвлечено мягким, низким рокотом его смеха. «Сделай это снова. Ради любви ко всему святому, пожалуйста, снова засмейся».
— Девочки в рифму, — замечаю я, откусывая ещё кусочек.
— Да, — соглашается он, но не смеётся, и я чувствую себя обманутой.
— Ты называл их?
Он кивает.
— Весьма интересно.
— Почему?
— Ты не похож на тех, кто называет своих кур всех в рифму и глупо.
— Ты хочешь сказать, что я не весельчак?
Я качаю головой, улыбаясь ему.
— Просто серьёзный.
— Это плохо? — спрашивает он, пристально глядя на меня, словно ожидая честного ответа.
— Не для меня, — говорю я. — Мне нравится серьёзность.
Он возвращается к своей еде, но мне кажется, что я вижу, как уголки его губ дёргаются, как будто он одобряет мой ответ, хотя и не говорит этого. Я запихиваю в рот остатки яиц и ставлю тарелку обратно на стол.
Думаю, что нахожусь здесь уже около четырёх дней, но не уверена. В любом случае, вероятно, я должна позвонить родителям и дать им знать, что жива.
— Кэссиди, можно воспользоваться твоим телефоном?
Он дёргает головой, чтобы посмотреть на меня.
— Телефоном?
Я киваю.
— Стационарным или мобильным. Любым, какой у тебя найдётся. Я хочу позвонить родителям и сообщить им, что со мной всё в порядке.
Он качает головой.
— У меня нет телефона.
Я чувствую, как моё лицо вытягивается. Нет телефона? Я никогда о таком не слышала.