Нелюбимый

Регнери Кэти

Я продолжаю раскачиваться, это движение успокаивает и помогает лучше думать.

Зачем ему говорить то, что не было правдой?

Почему я должна уезжать, когда выздоровею? Почему мы не можем быть вместе чуть дольше? Или намного дольше, если мы этого хотим?

Прежде всего, я не могу не задаться вопросом, имеет ли его нежелание быть со мной, по-настоящему изменить свою жизнь хоть какое-то отношение к тому, почему он и его мама покинули город и переехали сюда.

Разочарованная тем, что у меня нет доступа к интернету, где я могла бы просмотреть их имена, записи о рождении, смерти и газетные статьи, я решаю действовать немного старомодно.

Может быть, я смогу собрать воедино историю Кэссиди по-другому. Должно быть хоть что-то внутри дома, что могло бы объяснить мне, почему он и его мама покинули город, почему он решил вести такое одинокое существование, быть так далеко от человечества.

Я направляюсь в дом. Он вернётся только через несколько часов, так что я иду прямиком в его комнату в конце коридора. Она маленькая и чистая с двуспальной кроватью, тумбочкой, комодом, шкафом и дверью на улицу. Я наклоняюсь и открываю первый ящик его комода, потом второй, потом третий… но даже когда я осторожно перебираю его аккуратно сложенную одежду, я не нахожу ничего спрятанного в глубине ящиков.

Повернувшись к шкафу, я понимаю, что не могу дотянуться до верхней полки, поэтому я беру стул с кухни и тащу его в комнату. Я встаю на него и смотрю на верхнюю полку, где, по-видимому, он нашёл мамин фотоаппарат «Полароид». В пластиковой корзине для белья лежит зимняя одежда — аккуратно сложенная парка и зимние штаны, а также всевозможные перчатки, варежки и шапки. Пошарив за одеждой, я не нахожу ничего необычного, пока мои пальцы не касаются металлической коробки. Я аккуратно вытаскиваю её из-под груды одежды и осторожно спускаюсь со стула, чтобы получше рассмотреть.

Я сажусь на кровать Кэсса и открываю крышку, вглядываясь в содержимое. Сверху лежит сложенный листок бумаги, в котором, когда я разворачиваю его, обнаруживается набор из четырёх фотографий, какие обычно делают в фотокабинках. На них изображены маленький мальчик и тридцатилетняя женщина щека к щеке и оба улыбаются. Я сразу узнаю Кэссиди и его маму, смотрю на добрые голубые глаза его матери и вьющиеся светлые волосы. Она невзрачная. Её передние зубы неровные, и она не пользуется косметикой, но её улыбка говорит мне, как сильно она любит своего сына, а его улыбка говорит мне, как сильно он любит её в ответ.

Отложив фотографию в сторону, я достаю из коробки кожаный браслет и поднимаю его вверх. На коже выжжено имя Кэссиди, неровно и зазубрено, как будто он сделал это сам.

Под браслетом я нахожу ещё одну фотографию, на этот раз маленького мальчика и взрослого мужчины, стоящих бок о бок в парке, примерно в футе друг от друга. Мужчина, совсем не похож на того, которого я видела на портрете над диваном. Он возвышается над мальчиком и пристально смотрит в камеру, скрестив руки на груди. Маленький мальчик делает то же самое, его рот — плоская, мрачная линия. Ни один из них не выглядит особенно счастливым или довольным.

Я переворачиваю фотографию и читаю «Пол и Кэсс. Пикник отца и сына. 1995».

Пол.

Его отец.

О ком он никогда не говорит. Который умер, когда ему было девять лет.

Я снова переворачиваю фотографию и смотрю на мужчину более внимательно — на то, как он носит зачёсанные набок волосы и тяжёлые очки в чёрной оправе. Его рубашка застёгнута до самого верха и заправлена в джинсы с поясом. Когда я разглядываю его лицо, что-то в нём кажется мне знакомым, хотя я отнюдь не замечаю сходство между отцом и сыном. Но опять же, думаю я, наклонив голову в сторону,

Кэссиди очень высокий, как и его отец. Но у его отца, кажется, были карие глаза, а у Кэссиди голубой и зелёный. Я смотрю на фотографию лишнее мгновение, чувствуя себя неспокойно, затем добавляю её к полоске фотографий и браслету рядом со мной на кровати.

Я нахожу ещё несколько вещей на дне коробки: три шарика, несколько грязных монет, пустой черепаший панцирь, Лего-шерифа с револьвером в руках, и Лего-индейского вождя с поцарапанным лицом. Ничего необычного, просто вещи маленького мальчика, которые любой нормальный ребёнок может хранить в коробке с сокровищами.

Аккуратно положив сувениры туда, где я их нашла, я помещаю крышку обратно на коробку и встаю на стул, чтобы вернуть её на своё место в задней части шкафа.

Теперь я не ближе к ответам, чем до того, как отправилась на разведку.

Я закрываю дверь шкафа и покидаю комнату Кэсса, ставя стул обратно за кухонный стол, и мне становится немного стыдно за то, что нарушила его частную жизнь.

И я должна принять во внимание, как бы болезненно это ни было, что нет какой-то серьёзной травмирующей причины для отсутствия интереса Кэссиди к отношениям со мной.

Когда слёзы затуманивают мои глаза, я думаю обо всех его словах за те несколько недель, что мы были вместе:

«Я доволен тем, как обстоят дела».

«Моя жизнь устроена».

«Я не собираюсь её менять».

Он был честен со мной с самого начала.

Он не хочет девушку или жену.

И хотя он может временно довольствоваться моим обществом, он не хочет меня видеть рядом с собой всегда.

Чувствуя себя несчастной, я иду через гостиную в свою спальню и забираюсь под одеяло. Иногда, когда я смотрю в его глаза, мне кажется, что я вижу там любовь, но это не любовь, Бринн. Это забота. Это доброта. Кратковременная нежность. Желание.

Но не обманывай себя: это не навсегда. Это только сейчас, а не навсегда.

Какая же я глупая девчонка, я влюбилась в него.

Абсолютно, полностью, всецело влюблена в него.

И всё, чего я хочу, — это вечность, которую я не могу иметь.

***

— Бринн? Я вернулся.

Мои глаза всё ещё тяжелы и горят от слёз, которые я выплакала перед тем как заснуть. Я открываю их, вижу лицо Кэссиди рядом с моим, и свет в комнате тусклый. Должно быть, уже конец дня, а это значит, что я проспала несколько часов.

— Привет, — говорю я.

— Ты в порядке? — спрашивает он, нахмурив брови и кладя тыльную сторону ладони мне на лоб. — Ты выглядишь немного… странно.

— Я в порядке, — отвечаю я. — Просто была немного взволнована всем происходящим.

— Всем происходящим?

— Быть с тобой, — я грустно улыбаюсь. — Покидать тебя.

Он вздрагивает, и это крошечное движение, но я его улавливаю.

Замешательство проносится сквозь меня, смешивая уравнения, которые, как мне казалось, я уже разработала раньше. Неужели мысль о моём отъезде причиняет ему боль? Он опускает глаза, отворачивается и смотрит на Катадин через панорамные окна. Очевидно, мы не будем это обсуждать. И если я буду лежать здесь и дуться, я испорчу время, которое нам осталось провести вместе. Я не хочу этого делать, поэтому сажусь и натягиваю улыбку.