Нелюди. Рождение Героя
Шрифт:
Заметает тот случай в сарае. А если бы Уоллас сейчас не стал ей подыгрывать? Начал бы болтать, обвинять? Вот всегда так со старшими, молчат и молчат… С этим эльфом редкий момент, когда мать о прошлом хоть что-то рассказывает. Иногда кажется, что до Яблочного ущелья родителей вовсе не существовало. Что только здесь они начали жить.
Эльф Магда смотрит на Уолласа, – Уолли, значит, опять, – так внимательно, что ему становится вконец неудобно. Сглотнув, Уоллас отступает на шаг.
– Вылитый отец, – серьезно изрекает эльф. – Но глаза, вижу, твои. Это ему повезло.
Ну вот, сказал, как оплеуху отвесил. Какой же Уоллас отец? Это чем же?
«А в прошлый раз говорил, будто я на маму похож» – с непонятным разочарованием вспоминает Уоллас. Почему ему важно мнение материнского хахаля?
– Уверен, что достойно продолжишь свой род в Акенторфе. Тем более, тебе почти удалось отрастить настоящую бороду, гномы-ровесники наверняка должны кусать локти. Да и я б, пожалуй, тоже куснул. Если б умел. – Магда как-то гнусно хихикает, и Уоллас снова заливается краской. Стоит дурак дураком, чувствуя, как приливает вскипевшая кровь. Не остановить поток, только ждать, пока остынет приходится.
Он ненавидит свою способность краснеть!
– Малец, ну че уставился? Колядуешь на болотного выползня? – Эльф снова распрямляется в рост, засовывает руки в карманы штанов, покрой у них странный, чудной, с приспущенной мотней. Покачивает головой, с той же гримасой доброжелательного оскала. – Кстати, не думай, что светлого эльфа увидел. Я тоже для вас эльф по рождению, но народ мы иной, в ваших землях нас «темными» кличут. Душный хлам мы обычно не носим, но мне, как видишь, приходится заботиться о репутации напарника. Что же касается истинных светлых… Хья нии, они точно из ваших баек создания: существа поразительные. Не устаю изумляться.
Что? Темный эльф?!
Уоллас слышал, что их вольный народ живет где-то на краю Нижнего мира. Так далеко, что представить себе невозможно, аж за пустынными землями нхаргов. В Акенторфе их не видели вовсе.
– Не сквернословь при ребенке. – Осаживает мама и непохожим на нее злым тоном добавляет. – Поразительные? Твой, конечно, особо хорош.
Услышав это «не сквернословь при ребенке», вконец раздасадованный Уоллас пятится в угол. Устраивается там на краешке ларя. Похожий тон он слышал от матери, только если сильно плошал. Раза три в жизни. Помладше был – хотелось голову в плечи запрятать.
Магда безмятежно щурится:
– Конечно. Ради другого я бы и пальцем не двинул. Не то, чтобы столько лет душиться в наморднике.
Мама поджимает в ниточку губы:
– По-моему, ты теперь душишься дымом. Тебя всегда глаза выдают, совсем мутными стали, тусклые, как зола. И лицо… Когда последний раз в воду гляделся? Совсем заморенный, а все потому, что этот неблагодарный… – сердито глотает, и уже мягче заканчивает, – этот. Пристрастил тебя к мути, чтоб ему было пусто!
Уоллас не знает, что такое «муть». Наверное, лихой сбор травы, типа того сушняка, которым любят дымить за разговором в таверне. На всякий случай решает слово запомнить, вдруг пригодится, покрасоваться перед приятелями.
– Вот, – с печальным торжеством тянет эльф, и даже в ладоши пристукивает. – Краса моя, я все ждал, когда ты затянешь любимую песню. А потом удивляешься, с чего Эф остался в «Котле». Он что, не в себе, к вам приходить и поток брани выслушивать?
Мать качает головой:
– Да пойми, боюсь за тебя, раздолбая
– Нашла, за кого волноваться. У нас мало времени, всего один вечер. Поэтому, уж прошу, давай не будем событие портить? Ни к чему я не пристрастился. Ничего менять тоже не стану, с Эфом мне работать удобно, стерпелись. А вас, пожалуй, попозже задобрю подарками, от себя и от неблагодарного говнюка, ну конечно. Честное слово, выбирали все вместе. Еще принесли мешок соли и специй, хотите, готовьте, хотите, продайте. Ну, и для тебя, дорогая, кое-что интересное, на ближайшей ярмарке всех удивить.
– Магда, ты…
– И только попробуйте отказаться или всучить что-то в ответ, – перебивает мать эльф. – Обратно ничего не попрем, у нас предполагаются неподъемные сумки. Они смурной народ здорово манят. Слетаются, как мухи на кучу дерьма.
– На вас напали?!
Эльф без приглашения садится на лавку, причем, не как положено это делает. Сначала на задницу плюхается, затем ногу к себе поджимает. С коленом у подбородка сидит, мотней растопырившись. Вдруг вздрагивает и по-собачьи чешет в затылке: на накрытый стол падают блохи, скачут между тарелками.
– Да все время. А как иначе-то? По осени вообще обычное дело, особенно в скупой урожай. От Вязи сюда пока шли, дважды напарывались.
Эльф продолжает ковырять в голове. Уолласа восхищает небрежная невозмутимость. Завидно: у него так не будет.
Вообще ничего не будет, ни приключений, ни путешествий, ни дальних застав с городами. Не сидеть ему среди лучших мужей, не рассказывать о своих ратных подвигах. Ждет никчемная жизнь на скудном наделе каменистой земли…
– Вот объясни, зачем вы все еще бродите? – Мать, она такая. Если недовольство втемяшится, по мелочи будет пилить снова и снова. Зато о главном молчит. – Давно остепениться пора, другими делами начать зарабатывать. Вы же как голь переметная, куда ветер гонит – туда вас несет. Небось, до сих пор своего угла нет?
Теперь эльф нос чешет. Бросает взгляд из-под смуглой ладони: смотрит с умилением и досадой, как на сморозившего глупость ребенка.
– Да ладно тебе, отстань от чудилы. – Встревает отец и по-свойски оборачивается к эльфу. – – – А че нападают? Прознали, что камни несете?
Уоллас и думать забыл, что отец еще здесь. Всю горенку заполнил собой инородец.
– Если бы камни, всякий хлам. Но сказывается наше везенье. Что не переход, все нелепица. Вот давече вышли из Лая, под Чернявкой помнишь заставу? Там еще люди дебелые, сонные, выродков таких кудлатых пасут, собирают паутину с деревьев, жбанят, варят и все это пьют? Редкостные скоты, целая деревня кошке в срам народилась.
– Магда! – Мать упирается в бока кулачками. У нее на талии до сих пор сходятся отцовские пальцы.
Снизу от нарядного подола оторвалась нитка, красной змейкой лежит на соломе. Эльф приклеивается к веревочке взглядом, молниеносно наклоняется и обрывает:
– Ну, пожалуйста…? Завтра уйду. Не знаю, сколько еще лет не увидимся.
Мать вздыхает:
– Ладно… Рассказывай, что он там хочет услышать.
– Да простая история. Мы такие волочимся, похмелье – сильнейшее, сил нет терпеть. Сушит, крутит, в башке жестяное ведерце с булыжниками. Как бы не растрясти. А вечер такой хорошенький, солнышко закатное греет, красота, благодать. Мне от этого совсем тошно сделалось. Вдруг вижу: впереди из ямки лучник торчит. Целится, значит, так долго, что по трезвости можно было б успеть так отмутузить. Выстрелил. Промазал, конечно.