Немёртвый камень
Шрифт:
Гробовщик ее не слушал и не собирался, как видно, отходить от камня, загораживающего вход.
— Не предающие, — шептал он трясущимися губами, — вечные… совершенные и идеальные в своей красоте… всегда… на первом месте… как нож в руках убийцы, как украшения в шкатулке модницы — в мыслях… в сердцах… А артефакты — это боги среди вещей, а она — бог среди артефактов. Я так долго прислушивался, чтобы она заговорила со мной… когда догадался, что там… так умолял свою возлюбленную сказать хоть пару слов…
Дара протянула руку вперед, но не коснулась гранитной
— Что там?
— Прекраснейший из них, — прошептал Гробовщик, глаза у него вылезали из орбит, и он судорожно кивал в такт каждому слову, — мудрейший и древнейший из них. Там скрыта вечная красота, которая станет тобой, а ты ею, и она даст тебе всё. Это песня… вечная песня… ты слышишь ее? Она проливается изнутри, и все ведет, ведет, и ты растворяешься в ней…
Он вдруг замигал и начал суетливо потирать шершавые, сухие ладони и время от времени бросал на Дару опасливые взгляды.
— Ты Ключник? — наконец прошептал он. — И ты пришла к ней?
Дара наклонила голову. Дыхание ее выровнялось окончательно. Шепот Экстера еще жил в ее сердце, и страшно не было, и вся спешка уже давно пропала: перед ней сейчас будто бы была вечность. Главное — какой-то частью себя она понимала, что там пока все живы.
— Несправедливо, — пробормотал перекосившийся Гробовщик. — Э-э, и ты же не дашь мне этот свой ключ, а я… мог бы отнять… что? Не мог бы. Не хочет, хорошая моя, — тут он начал бережно, любовно поглаживать камень ладонью. — Хочет, чтобы я пропустил тебя… доказал свою верность… А я и докажу! Соединюсь с ними, напитаюсь ими, я стану, как они, они примут меня, как своего — и вот тогда она распахнет мне объятия!
Он приподнялся и сначала на корточках, потом на четвереньках заполз в артехран. Дара потратила еще несколько секунд на то, чтобы взглянуть вслед и пожалеть того, кто так долго боролся с артефактами и вс же проиграл бой.
У каждой вещи заложена в природе лишь одна цель: напитаться нашими воспоминаниями и чувствами, прорасти нам в сердце и стать для нас как можно дороже. У артефактов воля гораздо сильнее, но цель всё та же — существовать и сделать для этого что угодно, в том числе отнять жизнь, если хватает возможностей.
У артефактов Большой Комнаты возможностей было с избытком.
Поступок Гробовщика мог вылезти боком, причем совершенно непонятно, каким именно, когда и даже для кого конкретно. Но Дара не полезла за деартефактором в артехран.
Наконец она осталась наедине с холодной глыбой гранита, которую так хотели отодвинуть с дороги Гробовщик, Дремлющий, Холдон, чинуши Министерства и поколения любопытных учеников артефактория.
Она все еще не касалась ее, она смотрела на камень — и видела вместо него артефакт, который не могла видеть раньше. Видела лишь потому, что знала, что нужно видеть.
Это знание появилось в ней самой, отданное Экстером, это знание и было ключом.
Любой, кто думал, что Комната закрыта, никогда не смог бы открыть ее. Любой, кто знал, что она никогда не закрывалась (и что ее попросту было невозможно
Все зависело только от этого маленького кусочка уверенности в том, что двери на этом месте никогда и не бывало.
Этот кусочек был отдан новой ключнице.
Дара шагнула вперед, прямо в камень.
Туда, где больше не было камня.
Малая Комната открылась для нее.
Это действительно была комната с низким каменным сводом, стенами, гораздо толще, чем везде в артефактории, и тоже каменным, слегка растресканным полом.
И сперва Даре показалось, что в центре комнаты стоит зеркало.
Потом — что напротив замерла какая-то незнакомая женщина, которая вот-вот заговорит…
Потом — что Лорелея перенеслась сюда из своей башни.
Но Лорелея обращалась в горный хрусталь. А эта была из чёрного мрамора — слишком живая статуя, которая следила, и улыбалась приветственно, и раскидывала руки в объятии. Приглашала подойти.
И она была прекраснее Лорелеи. Красота сквозила, струилась из неё, кружила голову, и хотелось подойти, склониться и коснуться, и стать с этой прелестью и совершенством единым целым, навсегда остаться с ней…
Шагни на невысокий постамент, раскинь руки, как она — и погрузись в красоту и силу, как в безбрежный океан, камня нет — есть только звенящие нити притяжения, и она тоже хочет этого, потому что она такая же живая, как ты, нет, даже более живая. Потому что она говорит с тобой.
— Значит, он все-таки умер? — Дара слышала это, как слышала раньше предметы, к которым прикасалась внутренне. Изнутри. Но голос был громче, чище и слаще. — Тот, кто закрывал моим силам путь отсюда. Я ждала, что когда-нибудь он войдет ко мне, услышит мой зов, но он слышал только голоса прошлого. Умирая, он, наконец, прислал тебя?
— Да.
Дара тоже не говорила вслух: это было бы нелепым. Она приближалась и приближалась к Той, стараясь только не растаять в сиянии, в её воле… стараясь слышать.
Голос звенел внутри — будто говорила она сама с собой. Но второй голос был звонче. Ровнее. Совершеннее.
— Убийца артефактов думал, что я приму его. Он был глупее всех вещей, которые уничтожил за эти годы. Зачем он мне? Он способен был услышать красоту, но неспособен понять…
— Меня ты впустила.
— Ты способна. Ты слышишь. Я знала это все годы, что ты проходила мимо этого входа. Я знала это раньше, чем ты впервые появилась рядом со мной. Вспомни тот день, когда ты услышала нас.
Шепот был внутри нее, жил в ней, этот шепот принадлежал ей — так же, как она ему. Перед глазами поплыло тягучее воспоминание: дом родителей, в который она вбегает, спасаясь от преследования, и тихо-тихо забивается под кровать. И потом — голоса, но не живые голоса, а вещей. И — встревоженный голос Мечтателя:
— Фелла, у девочки исключительное дарование. Если ты говоришь, что нападение было десять дней назад — получается, что все это время ее держали предметы! Неконтролируемый выброс артемагии…