Немёртвый камень

Кисель Елена Владимировна

Совершенно трезвый Зух Коготь сидел за своим столом в одиночестве и мертвой рукой сжимал недопитый стакан. На Бестию он поднял глаза.

— Значит, ты его все-таки нашла. Это ведь Ястанир?

— Так его звали раньше, — отозвалась Фелла холодно.

Мечтатель стоял у окна, вглядываясь в прохладную ночь. Его одухотворенное лицо заслуживало кисти величайших художников.

Коготь поставил стакан на стол и задумчиво запустил пальцы в длинную, рыжую, с обильной проседью шевелюру.

— Ну, вот, — сказал он. — Витязь, надо же. А зачем он бутылки перебил?

Бестия

помахала ладонью у него перед лицом. Нет, кажется, шок был вполне допустимый. Информацию Зух, по крайней мере, может переваривать.

— Ты, наверное, понимаешь, что мы здесь не ради битья посуды.

— Уж хотелось бы верить, — Зух мертвой рукой поднял стакан ко рту и осушил его. — Значит, не врут шепталы, была вторая заварушка на Альтау? А я-то думал, слухи… Магистерские выдумки… считал ещё, что я так надрался, что радуга стала серой. И что, Холдон правда встал, ходил, бился?

— До тех пор, пока его вторично не уложили в землю, — Бестия бросила косой взгляд на Мечтателя.

— Надежно-то хоть уложили? — усомнился Зух.

— Холдон — не самое худшее, что может случиться с Целестией, — отозвался Экстер от окна. — Мы чересчур привыкли все мерить меркой Альтау, и теперь, видимо, нам придется за это платить.

По лицу Когтя ясно можно было прочитать: «Надо же! Мерка Альтау о себе такого нелестного мнения». Но вслух не брякнул ничего и только показал, что слушает внимательно.

— Опасаюсь, что в Целестии подняло голову зло, превосходящее Холдона.

— Да ну? — не вытерпел Коготь. — И каким же это ветром к нам его занесло?

— Я не говорил «появилось», я сказал «подняло голову», — кротко поправил Мечтатель. — Боюсь, его корни куда древнее, чем мы можем себе представить и, боюсь, именно этой силой был когда-то порожден сам Холдон. Это часть древней Целестии, древней настолько, что о ней почти не сохранилось вестей. Целестии времён ухода Первой Сотни — той были, которая живет только в мрачных легендах и древних песнях — и их опасаются петь, чтобы не испугать даже стариков…

Зух Коготь обратил страдающий взор на Бестию.

— Он всегда так?

— Когда не рубит головы.

— Эге, — Зух попытался отыскать хотя бы условно целую бутылку и обнаружил, что в комнате таких не осталось. — Ну, как любят говорить мои пропойцы — напугали до отрыжки. Древнючее что-то, говорите, лезет, и злое. Так какого ж нечта Витязь делает в Северном Краю, в таверне, когда давно пора бы бежать к Семицветнику? Глядишь, показал бы Магистрам свои штучки — авось, и прониклись бы. Дремлющего бы разбудили — и пошла б потеха!

— А Семицветник, конечно, с радостью поделится властью, — резюмировала Бестия. — И даже если бы согласился поделиться — как минимум один из Магистров… не на нашей стороне.

— Эва, куда прыгнуло, — изрек Коготь. Он начинал получать удовольствие от беседы и тихонько покачивался на стуле туда-сюда. — Вот, значит, в чем дело. Вы, стало быть, думаете, что эта зараза уже и до Семицветника добралась. Что они не просто болваны зажравшиеся, а холдоновскую хворь прихватили… А который Магистр? А? Не знаете?

Вот уж еще веселее: а вдруг их несколько или все. Ага, говорил Жиль насчёт той истории с Сердоликовым Блоком и с Обсидиановыми Копями. Что Магистры, мол, вовсю намекают: Витязя рук дело… Так, стало быть, и войска могут против вас развернуться… — он причмокнул от удовольствия, потирая шрам над бровью.

— Магистры опасны и в силу своей тупости: они, знаешь ли, не любят торопиться, особенно Нэриум Гхал. Дремлющий слишком привык спать, а если просыпаются, то невовремя. И ты вообще видел тех, кого они насадили на все мало-мальские посты? У них в мозгах, помимо преданности Семицветнику и кормушке, не водится ни единой загогулины. Так что, скажем, в нужный момент… войска просто могут опоздать.

— Так вы свою армию вербуете, что ли? Под знамена Витязя?

— Под знамена Одонара, — Экстер впервые отвернулся от окна. — Потому что именно по Одонару придется основной удар. Как и в тот раз. Но теперь у него может не хватить защитников.

— И вы, стало быть, меня приглашаете, — Зух хмыкнул и откинулся на стуле особенно далеко. — Вежливо так переговоры начали…

— А ты понимаешь иначе? — поинтересовалась Бестия.

— А я все понимаю, особливо ежели со мной вежливо и ласково, — Зух оскалился, хотел было подмигнуть ей, потом перевел взгляд на Экстера и раздумал. — А после вашего приглашения мне больше хочется в войска Холдона записаться — вдруг что приобрету?

Бестия потерла кулаки, но большего, чем наглая ухмылка, не дождалась. Мечтатель устало пожал плечами.

— И это было бы понятно — будь это новый Холдон и его войска. Три тысячи лет назад то была битва старой и новой Целестии, и лозунги Холдона… да, те, которыми он вербовал простаков… Эти лозунги притягивали.

— Ага, «бессмертия нет»…

— Но нынче будет битва жизни против смерти, мертвой Целестии против живой — и если кто-то захочет оказаться на стороне тлена… это по меньшей мере удивительно.

Зух поставил давно пустой стакан. Он смотрел Ястаниру в глаза так, будто пытался поймать его на лжи, или хоть на фанатизме — но в этих глазах всегда плескалась только печаль. Теперь Фелла знала, что ее порождало то самое соприкосновение со смертью, о котором шла речь.

Коготь, кажется, тоже что-то такое уловил. Он закряхтел и неловко потер ладони.

— Сядь, Ястанир. Как хозяин прошу. Ты мне скажи — ты пришел за долгом? Взыскать? То, что я получил тогда, на поле Сечи?

Бестия едва слышно фыркнула в сторону — таков уж Зух Коготь, все у него в цифрах и долговых обязательствах. Экстеру бы ответить сейчас — «Так точно, с процентами!» — и Коготь совершенно сдуется.

Но Мечтатель устроился на грязном табурете напротив и отозвался:

— Тогда ты получил заслуженное от павших. Накладывало ли это на тебя обязательства — судить тебе и, может быть, им, но уж никак не мне. Я пришел, чтобы предложить тебе союз, как живой человек, как человек Целестии, потому что в стороне остаться — не знаю, выйдет хоть у кого-нибудь, а если ты вдруг решишь уйти к тем…