Немёртвый камень

Кисель Елена Владимировна

— Опять недомолвки, — подытожил Зух. — Да пойми ж ты, я тридцать веков блюл свою выгоду, а ты говоришь: валяй к нам, сложи голову, а если останешься как есть — будет еще хуже. Так я понял? А с кем сражение-то? Что за древняя быль Целестии? Назови, кто будет на той стороне! Нежить, что ль?

Мечтатель сцепил тонкие пальцы. Выпивохи, которых он разложил по столам и лавкам, начали слабо пошевеливаться и недоумевать заплетающимися языками. Больше всего интересовались, «что это было».

— Я назову тебе одну из частей войска противника, — медленно

выговорил Мечтатель. — На той стороне будут смертоносцы.

Зух поверил. Кадык его нервно загулял по горлу, как будто Коготь проглотил взбесившееся яблоко. Он даже не попытался найти в глазах Экстера опровержения.

— С этими я бы точно не хотел оказаться в одних рядах. И в случае их победы мне вряд ли что обломится, — Зух выдавил это из себя натужно. — А-а, Задира, очухался? Сбегай, ирисовки принеси. Есть что обмыть, хвала Радуге… Так что ж тебе нужно, Ястанир? Мне брать серп, собирать ребят и топать защищать твой артефакторий?

— Как пожелаешь, — тихо отозвался Мечтатель. — Я не за этим сюда. Но мне нужно поговорить с народом в здешней местности. С шепталами, с магами и с людьми.

— А высшую нежить ты, стало быть, не включаешь?

— Не думал об этом… однако, боюсь, глупо разговаривать с теми, кто уже по названию своему не относится к жизни.

— А точно, — Коготь густо хихикнул. — Значит, и нежить против вас. Ну что ж, ты хочешь общего сбора тех, с кем я делишки имею? Кто у местного народца в авторитете, а? Устрою я тебе сбор, так, чтобы молва о Витязе прошла по этой стороне Целестии. Ха! Вот буча-то будет — мама не горюй!

В комнату протиснулся Задира, прижимающий к груди столько бутылок, что это попросту казалось за гранью человеческих возможностей. Одну бутылку он сжимал за горлышко зубами.

— Спец, — тепло заметил Зух Коготь и загреб себе побольше бутылок. — Ну, теперь-то, Витязь, выпьем, или снова мне посуду перебьешь?

Экстер поднялся и отвесил легкий прощальный поклон.

— Благодарю, но мне, пожалуй, не следует. К тому же мы с дороги, а завтра опять в путь…

— Изучать древние были, значит, — Коготь удивительно точно определил цель их путешествия. — Ну, и ладно. Милости просим переночевать у нас, гости дорогие, я распоряжусь, чтобы вам комнаты получше приготовили, без пауков и нежитью незагаженные…

И вот тут-то Фелла Бестия с лихвой вернула Когтю все его издевательские ухмылочки этого вечера. Она расплылась в улыбке, полной такого коварства, что кто-то недоочнувшийся на лавке опять уполз в обморок.

— Распорядись, — и уточнила преспокойно: — Одну комнату.

Мечтатель заалел, как маков цвет. Зух Коготь, глядя на него, поцокал языком с искренней завистью.

* * *

Вовне происходила суета и свалка. Кто-то топтался, шипел, раздавались неразборчивые крики и заковыристые ругательные комбинации… Обычно подобные звуки раздавались под окнами, когда Фрикс выводил практеров второго года потренироваться на свежем воздухе. Бестия попыталась сунуть голову

под подушку и пробормотала:

— Ну уж нет, раз в два века обойдитесь без меня, — и почти тут же поняла, что она вне Одонара.

И что она проспала, вот что совершенно удивительно.

Врывавшиеся в окно таверны солнечные лучи были яркими, спелыми и принадлежащими по времени второй, а то и третьей фазе радуги. Один из лучей нахально прыгал по носу спящего рядом Экстера, два других золотили седые волосы. Нехороший намек. Бестия нахмурилась и потянулась было пристроить голову Мечтателя на свое плечо, но тут особенно настырный луч попал директору прямо в глаз, и Экстер пробудился.

Какое-то время он рассматривал скачущие по стенам блики, а потом недоверчиво осведомился:

— Первая фаза?

— Куда там, — со смешком ответила Бестия и потянулась к его губам. — Мы безбожно проспали. Забавно, кажется, это был первый раз, когда меня оставила бессонница… за последние лет пятьсот.

— Я надеюсь, твои сны были светлыми, — ухитрился выговорить Экстер между поцелуями.

— Видела детство, — Фелла посерьезнела и устроилась на его плече. — Вот странно, я думала, что уже никогда не вспомню того, что было до Альтау… знаешь, многие участники мне говорили: всё, что случалось до Сечи для них словно в тумане…

— И даже лица близких и друзей — всё словно стерто и погребено, и какими были мы сами — уже не помнится…

— Да. Да. А вот сегодня я вспомнила себя семнадцатилетнюю, перед тем, как сбежала на войну. Мать меня, помню, все обряжала в платья, и непременно светло-голубые или сиреневые. Единственная дочка знатных родителей… меня обучали и музыке, и составлению букетов, и цветистой магии, и готовили к тому, что я стану женой какого-нибудь вельможи и нарожаю ему кучу ребятни. А женихи — кстати, их куча была — влюблялись в мои косы.

Мечтатель приподнялся на локте в молчаливом изумлении.

— Не можешь себе представить? — Бестия невесело засмеялась. — Да вот, у меня были светлые косы по пояс, и мать в них постоянно заплетала ленты. Помню, вся эта мишура жутко мешала мне, когда я убегала в лес пострелять или попрактиковаться в боевой магии… Отец меня тайком учил, да… А косы я себе отрезала перед тем, как уйти воевать — мне это казалось жутко романтичным. Когда я вернулась с Альтау, уже как пятый паж, даже мать, посмотрев мне в глаза, не пыталась уговаривать опять отрастить волосы. Хотя, наверное, ей сложно было говорить в обмороке…

Бестия призадумалась над этим фактом своей биографии и над последовавшей маминой истерикой (истерика была после Альтау, так что Фелла ее помнила и через три тысячи лет). Мечтатель смотрел на нее пристально и серьезно, опершись на локоть.

— Это ничего не значит, — тихо сказал он. — Может быть, только то, что «Песенка о девушке лихолетья» была написана о тебе. Помнишь?

Не посмеет и смерть на тебя посягнуть —

Ты шагаешь и твердо, и ясно…