Немногие возвратившиеся
Шрифт:
В темноте ночи костры полыхающих изб казались особенно яркими. Их пламя скупо освещало лежащие повсюду мертвые тела, но теперь мы старались на них не смотреть. Следовало позаботиться о себе.
Мы приблизились к полю, где устроилась на ночлег большая группа людей. Немцы заняли самые удобные места, где было много сена. Высокие копны защищали их от холодного ветра. Итальянцы разместились на открытых со всех сторон площадках.
Мы зашли в несколько изб, но напрасно. Все они были переполнены. Деться было некуда.
Проходя мимо покосившейся лачуги, мы услышали тонкий детский голосок. Ребенок был болен или
Не нашедшим никакого укрытия, нам пришлось вернуться туда, откуда нас прогнал холод. Закутавшись в ледяное одеяло, я съежился на снегу и решил поспать, несмотря ни на что.
Со всех сторон раздавались громкие стоны. Это было невозможно вынести. Но от них нельзя было спрятаться и некуда скрыться.
Я заметил неподалеку странную нору в снегу, показал ее Беллини, и недолго думая мы заползли туда. Если я не ошибаюсь, это оказался старый, полуразвалившийся курятник.
* * *
Временами меня начинала подводить память. Я не очень хорошо помню дальнейшие события той ночи. Кое-что из происшедшего я не могу припомнить вообще. Через несколько часов я выбрался на улицу, оставив одеяло в курятнике. Меня била дрожь. Марио сказал, что я внезапно со всех ног бросился бежать, причем направился в сторону расположения русских. Он с трудом меня догнал и остановил. Я вырывался и требовал, чтобы Беллини оставил меня в покое.
Затем мы каким-то образом потеряли друг друга из виду.
Помню, что я был поглощен единственной мыслью - лечь спать, обязательно укрывшись сеном. Хотел отыскать сено любой ценой. Затем я где-то подобрал одеяло и долго бродил между избами и полем, полностью потеряв ощущения времени и направления.
Какое-то время меня сопровождал солдат, заявивший, что отлично знает эти места. Но вскоре он тоже заблудился, и стало ясно, что мы оба не знаем, куда идем. В конце концов я нашел никем не занятую кучу соломы. Рядом спали немцы. Я устроил для себя лежбище, снял ботинки и носки, завернулся в одеяло и провалился в сон. Мороз был даже сильнее, чем предыдущей ночью.
* * *
Когда я проснулся утром, еще не рассвело. Я больше не бредил, с головой все было в порядке.
По моим подсчетам, наступило Рождество. Я так решил, хотя все вокруг утверждали, что Рождество будет только завтра. У нас было весьма приблизительное представление о времени. В тот ранний предрассветный час я быстро ходил взад-вперед, чтобы согреться, и истово молился.
Из долины слышались выстрелы. А я возносил молитву Всевышнему и думал о моем далеком теплом доме. Может быть, именно сейчас мои маленькие братья смеются и визжат от радости, рассматривая рождественские подарки. И мой отец, отбросив на время свою всегдашнюю строгость, радуется вместе с ними, любуясь их счастливыми лицами. Через несколько часов они все вместе отправятся к мессе, после чего соберутся за столом в нашей большой и очень теплой гостиной. Как тепло в нашей гостиной зимой!
Суждено ли мне когда-нибудь еще увидеть родной дом?
Я представил, как будет убиваться моя мама, если я не вернусь, и вознес горячую молитву Мадонне лесов,
Так я еще долго прыгал и бегал по утоптанному снегу, вознося молитвы и сражаясь с холодом. При этом я почему-то не волновался из-за странного, бредового состояния, охватившего меня предыдущей ночью. Я чувствовал, что пока еще не схожу с ума. И кроме того, все мы в руках Провидения.
Я опять подумал об Италии. Наверное, нужно уехать очень далеко, чтобы в полной мере оценить, как прекрасна и добра моя страна, как хорошо в ней жить. Я с тоской думал о красотах Ривьеры, но больше всего о том, как там восхитительно тепло. С некоторым усилием я отогнал от себя эти мысли, пока не стало совсем тошно...
* * *
Незнакомый солдат из 30-й бригады где-то раздобыл половину головки сыра пармезан. Когда рассвело, он пришел ко мне, сопровождаемый внушительным эскортом, и попросил разделить этот изумительный деликатес. Я немедленно приступил к делу. Сыр сильно затвердел на морозе. Я положил его на снег и принялся аккуратно отрезать куски штыком. В другое время я бы счел его запах отвратительным, но сейчас...
Тут ко мне подошли какие-то солдаты и передали приказ всем немедленно отправляться в деревню. Пришлось прекратить раздачу сыра. И через несколько минут я снова очутился на выстланном трупами склоне на дороге, ведущей вниз. У меня в руках был сыр, и поэтому за мной, как привязанные, шли солдаты. Они настаивали, чтобы лакомые кусочки выдавались исключительно парням из 30-й бригады.
Вскоре им надоело идти за мной, и тот, кто принес сыр, потребовал, чтобы я вернул ему остаток. Я не спорил, только отломил маленький кусочек для себя и еще один, чуть побольше, для полковника и офицеров. Последний я передал хорошо знакомому мне артиллеристу по имени Клементи. Этот молчаливый темноглазый южанин казался абсолютно надежным человеком. Он входил в мою группу наблюдения и великолепно проявил себя в боях на Дону. Пожалуй, он был одним из самых храбрых моих солдат.
По дороге я съел свой кусочек сыра и возблагодарил Господа за то, что он послал столь необходимую мне пищу.
Внизу в деревне все пришло в движение. Пронесся слух, что мы уходим. Я содрогнулся от мысли о том, сколько беспомощных раненых останется в Арбузове на расправу безжалостному врагу.
Я пошел к лазарету, расположенному рядом с немецким штабом, чтобы посмотреть, есть ли там еще кто-нибудь из моих друзей, моих vecchi. Я долго ходил между лежащими на снегу ранеными и громко спрашивал: "Есть здесь кто-нибудь из 30-й артиллерийской?" Мне никто не ответил. Я уже совсем было собрался уходить, когда услышал слабый голос: "Signor tenente!" Обернувшись, я увидел щуплого светловолосого солдата, чье лицо показалось мне смутно знакомым.
– Signor tenente, - снова заговорил он, - видите, меня ранили. Как вам повезло! Вы все время лезли в самое пекло и уцелели.
Голос мне тоже показался знакомым, но тем не менее я никак не мог вспомнить, кто это такой.
– Но кто ты?
– растерянно поинтересовался я.
– Я - Caporalino, новый связист из второй батареи.
Тут я сразу же узнал юношу. Это с моей легкой руки он получил свое прозвище - Caporalino. Он назвал свое имя, но, к сожалению, теперь я не могу его вспомнить.