Немного ненависти
Шрифт:
– Твою мать! – снова выдохнула Рикке.
– Ш-ш-ш… – прошипела Изерн.
– Но это все в будущем. – Сумрак расстроенно вздохнул. – Рано готовить дичь, пока ты ее не поймал, верно? Мой отец, понятное дело, обещает за девчонку кучу денег. Тот, кто ее добудет, станет богатым человеком.
– Все ясно, вождь. – Женщина, которую называли Чудесницей, явно наслаждалась этим не больше, чем сама Рикке. – Будем смотреть в оба.
– Вот и чудненько. Клевер, можешь продолжать ссать дальше.
– Спасибо, я уже закончил. Думаю, какое-то время сумею продержаться.
До Рикке
Отец всегда говорил Рикке, что месть – это бесплодная трата усилий. Что, отказываясь от нее, ты поступаешь как сильный человек, мудрый человек, здравомыслящий человек. Что кровопролитие ведет только к еще большему кровопролитию. Однако его поучения казались сейчас ужасно далекими, предназначенными для другого, более теплого места. Рикке стиснула зубы, сощурила глаза и поклялась себе, что если доживет до конца этой недели, то приложит все усилия, чтобы увидеть, как Стура Сумрака трахает боров.
– Скажу тебе честно, Чудесница, – донесся до нее голос мужчины, которого звали Клевер. Он говорил вполголоса, словно делясь секретом. – Этот ублюдок чем дальше, тем больше вызывает мое беспокойство.
– Хорошо тебя понимаю.
– Сперва я принимал это за лицедейство с его стороны, но сейчас начинаю думать, что внутри у него то же, что и снаружи.
– Хорошо тебя понимаю.
– Ты подумай, кишки в шкатулке? С ароматическими травами?
– Хорошо тебя понимаю.
– Пройдет время, и он станет нашим королем, этот кишечных дел мастер. Королем всего Севера. Вот этот!
Долгая пауза, затем усталый вздох:
– Ни один человек не станет радоваться подобному, если он в здравом уме.
Рикке могла только согласиться. Ей показалось, что она видит их неясные отражения, колышущиеся в воде среди черных ветвей.
– Ты видишь что-то там, внизу?
Она застыла. Онемевшие пальцы судорожно обхватили рукоять ножа. Она взглянула на суровый профиль Изерн с рельефно проступившими мышцами челюсти. Из-под воды показался наконечник ее копья, вымазанный смолой, чтобы на нем не отблескивал свет.
– Что там? Рыба?
– Похоже на то. Сбегать за удочкой, как ты думаешь?
Послышался скребущий звук: Чудесница отхаркивалась. Затем сверху, вращаясь, прилетел комок слизи и шлепнулся в воду.
– Не стоит. Думаю, в этой речушке нам ловить нечего.
Ничего хорошего
Он вернулся домой на закате – солнце уже почти село, оставался только розовый отсвет на спинах черных холмов. Долина уже погрузилась в темноту, но Броуд мог бы пройти здесь и с завязанными глазами. Ему была знакома каждая колея на дороге, каждый камень в полуразвалившейся стене сбоку от нее.
Все было таким знакомым – и таким странным.
После двухлетнего отсутствия
Когда в виду показался дом, сгорбленный, в окружении голых деревьев, с полосками света, просачивающегося вокруг ставней, Броудом овладело странное побуждение пройти мимо. Это была странная мысль – что он больше не свой здесь. После всего, что он видел. После всего, что сделал. Что, если он принесет все это с собой?
Однако путь, ведущий мимо, годился только для трусов. Он до боли стиснул кулаки. Гуннар Броуд никогда не был трусом! Спроси кого угодно.
Ему понадобилась вся его храбрость, чтобы постучать в дверь. Больше, чем когда он взбирался по осадным лестницам при Борлетте или возглавлял атаку на пикинеров при Мусселии, и даже чем когда тащил на себе умирающих от лихорадки людей во время последующей долгой зимы. Тем не менее, он постучал.
– Кто там?
Это был ее голос, там, за дверью – но он содрогнулся сильнее, чем когда увидел направленные на него острия пик. Вплоть до этого момента он боялся, что ее здесь не окажется, что она куда-нибудь переехала, забыла его. Или, может быть, как раз на это и надеялся.
Сейчас он едва мог найти в себе голос, чтобы отозваться:
– Это я, Лидди… Гуннар.
Дверь загремела, отворилась – и он увидел ее. Она изменилась. Далеко не так сильно, как он сам, но изменилась. Вроде бы отощала. Стала тверже, жестче. Но когда она улыбнулась, ее улыбка по-прежнему осветила угрюмый мир, как бывало всегда.
– Ты что стучишься в собственную дверь, дурачина ты здоровенная?
И тогда он заплакал. Сперва это был просто всхлип, родившийся где-то в животе и всколыхнувший все тело. А потом он уже не мог остановиться. Трясущимися руками он стащил с глаз стекляшки, и все слезы, не пролитые им в Стирии – поскольку Гуннар Броуд никогда не был трусом, – обжигая щеки, покатились по его изуродованному лицу.
Лидди шагнула к нему, и он отпрянул, болезненно горбясь, выставив вперед ладони, отгораживаясь от нее. Словно она была стеклянная и могла расколоться в его руках. Но она все равно обняла его. Тонкие руки – но из этой хватки ему было не вырваться, и хотя Лидди была на голову ниже, она прижала его лицо к своей груди и принялась целовать в затылок, приговаривая:
– Ш-ш-ш… Тише, тише… Все хорошо…
Через какое-то время, когда его всхлипывания начали утихать, она обхватила ладонями его щеки, подняла его голову и посмотрела ему прямо в глаза.
– Что, там было так плохо? – спросила она, спокойно и серьезно.
– Да уж, – просипел он. – Ничего хорошего…
Она улыбнулась своей улыбкой, освещавшей весь мир. Настолько близкой к нему, что он мог видеть ее даже без своих стекляшек.
– Но теперь ты вернулся.
– Да. Теперь я дома.