Немое Заклинание
Шрифт:
Не знаю почему, но моя речь его вдохновила. Лицо его приобрело такое выражение, словно он принял для себя какое-то крайне важное решение. Мы распрощались. Чтобы придать своему неофиту побольше уверенности, я крепко хлопнул его по плечу. Бережно придерживая одной рукой принцессу, он не имел возможности ответить мне тем же, и потому просто покивал со смутной улыбкой.
И мы разъехались в разные стороны. Он направился к своему дому, а я к дому куратора Амосова. Внезапно навалилась страшная усталость. И голод. Последний раз мы ели несколько часов назад — пообедали куропаткой, убитой Завадским. С той поры и маковой росинки у меня во рту не было, и если в суете дел я немного
При мысли об этом, в животе заурчало еще громче, и я решил думать о чем-нибудь отвлеченном. Вспомнился вдруг наш путь через замороченный лес по ту сторону Серебрянки, и мой бестелесный морок, с которым я имел беседу. Интересно, почему он так и не показал мне своего лица? Морок мог бы явить мне кого угодно! Покойного батюшку, или генерал-полицмейстера Шепелева, или… Катерину!
Вспомнив о Катерине, я даже лошадь придержал. Может, сперва стоит заехать домой? Увидеть ее, сообщить, что со мной все в порядке? Вот он я, живой, вернулся из краев сагарских! Не сожрали меня упыри, не выпили моей кровушки без остатка. И не порубили меня на куски, как беднягу Глаппа. Лишь зеленый «эполет» на плечо заработал, да морду теперь щиплет от слюны демонской…
Почему-то я был уверен, что она обрадуется, увидев меня. Вскричит: «Алешка! Алешка вернулся!», и возьмет меня за руки. А я нежно так прижму ее к себе, поцелую в пухлые губы и отвечу: «Да, я вернулся». А она не оттолкнет меня даже, а наоборот — прижмется ко мне сильнее своей наливной грудью…
При мысли об этом, я едва не застонал. Как там она без меня? Не обидел ли кто ее? Не сказал ли худое слово вслед? А ежели сказал, так я разом решу этот вопрос, чтобы другим неповадно было!
Подумав такое, я крепко стиснул эфес шпаги. И поймал вдруг себя на мысли, что если бы в этот момент мне указали на случайного прохожего и сказали бы: «Он обидел Катерину, убей его!», я бы не задумываясь сделал это. Проткнул бы прямо на месте. Богом клянусь, так бы оно и было. А потом я стоял бы над умирающим телом с окровавленной шпагой в руке и не знал бы, что теперь делать…
Это надо же, как события, случившиеся в Сагаре, повлияли на мой рассудок! Еще три дня назад я и представить себе не мог, что такое вообще возможно. А теперь мне это кажется единственно нормальным поступком.
Такое и с батюшкой моим бывало, когда он с очередной войны возвращался. Сперва-то ничего — радости полный дом и трофеев всяческих. А вот вечером порой страшно становилось, когда батюшка лишнюю чарку выпьет и начнет о сражениях разных рассказывать. Да не о тех красивых сражениях, когда стройные ряды солдат идут друг на друга под грохот барабанов, над головами развеваются стяги, а пушечная батарея лупит во врага визжащей шрапнелью.
Нет — он вспоминал другие моменты, в которых уже не было никакой красоты. А была только грязь, кровь, вспоротые животы да шевелящиеся внутренности, из которых вываливается прямо на сапоги человеческое дерьмо.
А глаза у батюшки при этом становились огромные, белые и совершенно безумные. Он тряс меня за плечи и шипел по-змеиному: «Лошади моей, Алешка, ядром пушечным голову оторвало прямо на скаку! Только что была голова, а тут вдруг — бах! Нет головы! Только кровь фонтанами во все стороны брызжет. А я кувырком через эти фонтаны на землю полетел. Турок на меня навалился, орет, что свинья на бойне, и кинжалом мне в горло ткнуть хочет. А я держу его за руку и тоже ору, что свинья. И вот орем мы
Страшно мне было в такие моменты. Очень страшно. И не потому что я не знал, как хрустит кадык, а потому что я не хотел этого знать. Но еще страшнее было оттого, что я понимал: в эту минуту батюшка снова готов убивать. Он будет орать и рвать кадыки зубами, и ему будет казаться, что именно так и нужно поступать, что по-другому никак. Потому что, чтобы выжить самому — нужно убить другого…
Но как потом избавиться от этой мысли? Такие картины надолго остаются в памяти, и ты темной ночью нет-нет да представишь себе хруст турецкого кадыка, который рвет зубами твой батюшка…
Вспоминая эти страшные вещи, я добрался до дома Амосова. У ворот стоял наемный экипаж, извозчик мирно дремал на козлах, дожидаясь пассажира. Подъехав к крыльцу, я спрыгнул с седла и передал поводья подоспевшему слуге. А на крыльце меня встретил дворецкий Кирьян, сразу двери распахнул.
— Барин заждался тебя совсем, Алешка! Ты где пропадал столько времени?
— Не твое дело.
— Беда у нас тут, Алешка. Слышал уже поди?
— Да слышал я!
Кирьян немедленно проводил меня в гостиную, где я увидел кроме самого Петра Андреевича еще двух господ. Один из них был мне знаком. Это был князь Гантимуров Павел Семенович, мы с ним виделись, когда Амосов взял меня себе на обучение. Происходила та встреча под грохот извергающегося вулкана в неизвестном мне месте. Но после того мы больше и не встречались никогда. Но был он столь же статен, подтянут, и лишь в курчавых бакенбардах немного прибавилось седины.
А вот второго господина я видело впервые. Черты лица выдавали в нем варяжскую кровь, и каким-то внутренним чутьем я сразу понял: иностранец. Белый парик на его угловатой голове был безупречен, локон к локону, и все они одного размера. Сидит в кресле непринужденно так, вольготно. Совсем как… иностранец!
Увидев меня, Амосов так и подскочил с кресла, кинулся навстречу. Хлопнул по плечам своими лапищам, да так, что раны мои снова зазудели. Я даже поморщился.
— Сучий сын Сумароков! — закричал Петр Андреевич. — Вернулся! — И тут же тяжеленную оплеуху мне залепил. — Где тебя черти носили?!
Меня так и покачнуло от удара, и будь я похилее, то и вовсе на пол рухнул бы. Но я, понятно дело, устоял. Только потер ушибленное ухо.
— Так в Сагаре ж я был, Петр Андреевич, как вы и приказывали! Письмо господину Ван-дер-Флиту отвозил.
Новая оплеуха вновь заставила меня вздрогнуть.
— Письмо Ван-дер-Флиту отвозил?! — взревел Амосов, и даже слюной меня забрызгал, что тот Румпельштильцхен. — Наслышан я уже, как ты это письмо отвозил! Передали мне уже все из Горной Поляны люди добрые… И как невесту княжескую сопровождал, и как с бабой ангельтинской развлекался тоже наслышан!
Тут я смутился. Я, конечно, понимал, что это не останется тайной, да и не стремился к тому, но никак не думал, что весть об этом разнесется столь быстро. Пришлось принять стойку смирно.
— Виноват! — сказал я. — Не смог отказать! Герцогиня все ж, ваше сиятельство.
Амосов замер на миг, потом хмыкнул и пихнул меня кулаком в лоб.
— То с барышнями каким-то по ночам катаешься, то с герцогинями милуешься… Какой-то ты распутный у меня, Алешка! Наказать бы тебя… Ну да ладно, успеется. Ты про письмо нам расскажи лучше! Отвез, говоришь, его Ван-дер-Флиту?