Ненужная мама. Сердце на двоих
Шрифт:
«Я не хотел рисковать ей! Я просто не мог опять потерять женщину, которую полюбил», - шелестят в ушах его слова вместе с шумом ветра.
Неужели не послышалось? Он выглядит и ведет себя так, словно мы и правда ему дороги.
Может, стоит дать нам шанс? Ради детей…
– Все хорошо, - соглашаюсь, повторяя его же фразу, как мантру.
– Так, родные, - произносит Гордей по-доброму, но достаточно громко, чтобы дети отреагировали. – Будем дальше плакать или пойдем разбирать подарки? Любите игрушки?
– Пода-ки, -
– Ца-ца? – переводит на свой язык Виола. – Дя! – часто кивает и улыбается, забыв о слезах, застывших на румяных щечках.
И только Рус остается непреклонен. Надув губки и вжав подбородок в шею, исподлобья посматривает на Гордея. Кружит по нему взглядом, косится на руки в поисках обещанных подарков. Его внутренняя борьба отражается на напряженном личике. С одной стороны, сынок хочет показать, что не продается, а с другой… ему дико любопытно, что же принес папа «Бяка».
– Я очень хочу подарки! – с придыханием восклицаю, подыгрывая Одинцову. – Кто быстрее в дом
Спускаю Алиску на траву, и Гордей следует моему примеру, осторожно приседая с двойняшками и освобождая их из объятий. Детская жажда соперничества переключается в другое русло, и теперь они наперегонки мчатся к двери, которую не закрыл за собой отец. Неуклюже перебирают ножками, визжат в пылу азарта и начинают хихикать. Главное, чтобы эти три торпеды деда с ног не сбили – он у нас тоже после болезни.
– Да уж, сложно, - чуть слышно выдыхает Гордей, поднимаясь с корточек и оттряхивая брюки.
Становится рядом со мной, как бы невзначай уложив руку на талию, приобнимает уверенно и по-хозяйски, будто мы женаты сотню лет. Не сопротивляюсь, малодушно впитывая давно забытое тепло любимого мужчины. Запечатлеваю момент в душе и памяти. Мы вместе смотрим детям вслед, давая себе секунду передышки. Сейчас мы просто уставшие родители, но… безгранично счастливые. Боковым зрением замечаю его улыбку и самая изгибаю губы.
– У тебя еще есть возможность передумать и уехать, - предлагаю шепотом.
– Ворота рядом.
– Никогда, - чеканит он на полном серьезе и резко разворачивается ко мне лицом, чтобы посмотреть мне в глаза. Произносит четко и пылко: - Я хочу получить шанс остаться.
– Гордей, я не…
Что «не»?
Не прощу? Не знаю? Не могу довериться?
Или не хочу больше сопротивляться?
Тону в расплавленной платине его глаз, чувствую острый недостаток кислорода, но не в силах даже сделать вдох. Легкие сковывает спазмом, кровь замедляет свой бег, весь организм впадает в анабиоз.
Мыслями улетаю в палату реанимации, где мне запускали сердце…
«Я не хотел рисковать ей»…
Гордей берет меня за плечи, скользит ладонями вверх, к шее, большими пальцами проводит по моему подбородку, слегка приподнимая его. Наклонившись, касается моих губ своими. Нежно, почти невесомо,
Мои руки, что висели плетьми вдоль тела, вдруг непослушно взметаются вверх. Пальцы судорожно сжимают неидеальный хлопок рубашки, выглаженной кое-как, наспех. Спустя годы Одинцову все еще не хватает женской руки. Это видно и чувствуется.
Одинокий. Брошенный. Ничей.
– Прости меня, Вик. Пожалуйста, - оторвавшись от губ, покрывает жалящими поцелуями мое лицо. – Прости, если сможешь когда-нибудь…
Соприкасаемся лбами, почти не дышим. Сначала смотрим друг другу в глаза, а потом я не выдерживаю и опускаю ресницы.
Гордей порывисто обнимает меня, словно соскучился по обычному человеческому теплу. Я тоже. Так сильно, что прижимаюсь к нему всем телом, уткнувшись носом в пульсирующую жилку на его мощной шее. Отпускаю заточенные в груди чувства наружу.
Кажется, нам никогда не было так уютно и хорошо вместе, как в эту секунду. Постоянно что-то стояло между нами. Мешало, болело, терзало. А сейчас… полный штиль. Наш корабль, перенесший шторм, останавливается посреди открытого моря. Выбирает курс.
– Мо-о-ой! – доносится истошный вопль из дома.
– Да-а-ай! – вторит ему другой голосок.
– Ма-а! Па-а! – звучит нескладно, но громко, как расстроенный хор.
Встрепенувшись, мы одновременно поворачиваемся в сторону массивных дверей, которые не в состоянии заглушить детские капризы.
– Думаю, Егору Натановичу нужна помощь, - тихо смеется Гордей, напоследок целуя меня в щеку, мягко и целомудренно. Ловлю хриплые, бархатные нотки, впитываю их и понимаю, что впервые слышу его смех, такой искренний и живой.
– Кто бы нам помог, - вздыхаю с улыбкой, спрятав удивление под невинной шуткой.
– Хочешь сбежать? Ворота рядом, - возвращает мою же фразу, а при этом обнимает меня одной рукой за плечи и ведет в дом, где уже стихают детские крики. Вопреки опасениям, дедуля быстро находит подход к внукам.
– Поздно. Отдохнем не раньше, чем отправим всех троих во взрослую жизнь, - выпаливаю, не заметив, что подсознательно присвоила себе Алиску. И ее отца. Объединила нас всех в одну семью, будто так и должно быть.
Смеемся с Гордеем вместе. В унисон.
Осекаемся, переступив порог, но, судя по настороженному выражению лица папы, он все слышал. Ничего не говорит, а лишь окидывает нас долгим, просвечивающим насквозь взглядом. Переключается на подбежавшую к нему Алиску, подхватывает ее на руки и усаживает на колени. Малышка подбирается вся, ковыряет цветастую юбочку маленькими пальчиками, стеснительно опуская голову. Двойняшки, бросив разорванную коробку, ревниво наблюдают за гостьей, покусившейся теперь и на их деда.