Ненужная мама. Сердце на двоих

Лесневская Вероника

– Отец, - отвечает Вика вместо меня, не отпуская Руслана, который прилип к ней, обвив шею маленькими ручками. – Расскажите ему все, он кардиолог. Лучший, - неожиданно заявляет.

Опешив на мгновение, теряю дар речи и ошеломленно выгибаю бровь. Не ожидал я от нее такого безусловного доверия. И от дочки, которая сейчас дергает меня за рукав рубашки и тянет к себе, - тоже. Даже сын немного смягчается и больше не смотрит на меня волчонком.

Судьба дает мне второй шанс, пусть и при таких недобрых обстоятельствах. Очередное

испытание на прочность. И я понимаю, что не могу разочаровать свою семью. Только не снова.

Глава 31

Виктория

Медики скорой спешат на очередной вызов, а я с замиранием сердца жду Гордея. Он неторопливо выходит из кабинета с Виолой на руках, выверяет каждый шаг, будто несет ценную статуэтку из тончайшего хрусталя. Одно неловкое движение – и… вдребезги. А ведь если диагноз подтвердится, то так и будет.

От горькой аналогии слезы неконтролируемо стекают по щекам. Паника темным сгустком скапливается в груди… Я не хочу, чтобы дочка повторяла мою судьбу. Бесконечные походы по врачам, ограничения в активности и еде, постоянные обследования, поселившийся в глазах родителей страх.

Нельзя нагрузки. Нельзя быть матерью. Нельзя расслабиться и дышать свободно.

Нельзя… жить.

– Вика, выдыхай, - мягкий приказ врывается в искаженное болью сознание, будто сквозь толщу воды. Голос Гордея сродни спасательному кругу, который поднимает меня на поверхность.
– Все в порядке.

Смотрю на них с малышкой сквозь пелену слез, не моргая. Виола, уютно устроившись на сгибе его локтя, сосредоточенно ковыряет пуговицы на рубашке, дергает верхнюю, случайно расстегнув. Уложив ладошку на участок оголившейся шеи, прижимается щекой к папиной груди и блаженно прикрывает глазки.

Моя ласковая девочка… Наша.

Устала, пригрелась и готова уснуть, почувствовав себя в безопасности с Гордеем. Мне знакомо это ощущение – с ним всегда было на удивление тепло и спокойно. Кроме того злополучного дня, когда он отправил меня на аборт.

– Ви, – зовет сестренку Рус. Переживает, увидев ее в чужих руках, хмурится и соскакивает с небольшой детской скамейки, где мы вместе ждали Виолу. – А-дай Ви! – требует, насупив брови, и протягивает ладошку к ним. Сгибает пальчики в просящем жесте.

– Тише, котик, - притягиваю сына к себе, успокаивающе поглаживая его по макушке. – Гордей, что тебе сказали?

– Ничего конкретного. Сообщили, что угрозы жизни нет, хотя я и сам это прекрасно вижу. Рекомендовали обратиться к кардиологу и пройти полное обследование, - криво ухмыляется, бросив снисходительный взгляд на дверь, за которой минуту назад скрылся фельдшер. Кажется, бригада скорой предвзятому доктору Одинцову не понравилась.
– Есть у меня один специалист на примете… если ты позволишь, - многозначительно умолкает, намекая на себя. Едва уловимая улыбка мгновенно слетает с его лица, уступая место напряжению

и вине.

Я снова верю ему. Как раньше, когда он спасал моего брата и утешал меня.

Затаив дыхание, наблюдаю, как трепетно Гордей обнимает сейчас прильнувшую к нему Виолу, и понимаю, что он не причинит ей вреда. Чувствую это всем сердцем.

Доверяю безоговорочно, слепо, безусловно.

Неужели это тот же человек, который холодно выписывал смертный приговор нашим детям в кабинете Агаты? Разве от него я бежала заграницу, чтобы спасти двойняшек? Из-за него плакала долгими холодными ночами, когда мне было плохо?

У меня нет ответов… Но я знаю одно – именно такого Гордея я полюбила, немного уставшего, благородного и готового на все ради ребенка.

– Ви! – не унимается сын. Злится и нервничает, видимо, не забыв нашу встречу у лифта и не простив своего отца за его несдержанный крик в тот день. – Бяка!

Рус вырывает ручку из моей слабой хватки, подбегает к Гордею и замахивается, чтобы стукнуть его кулаком по колену. Округляю глаза от стыда и шока, приоткрываю рот и забываю, как дышать.

Боже, я воспитала хулигана! У нас ведь интеллигентная семья. Откуда он этого набрался?

– Руслан, прекрати вести себя так! Нельзя! Вернись ко мне, – ошеломленно отчитываю сына. Сама подлетаю к нему и беру подмышки, оттягивая от замершего на месте Одинцова. – Гордей, прости, пожалуйста. Не знаю, что на него нашло. Испугался, наверное.

– Не извиняйся, Вика, все нормально, - тепло отвечает он, а уголки его поджатых, бледных губ внезапно ползут вверх. – Я заслужил.

Его слова, произнесенные обреченным тоном, проникают в самую душу. Гордей растерзан и перемолот в жерновах нашего прошлого. Он не только мне сделал больно, но и себя не пощадил.

Почему? Зачем продолжает безжалостно терзать себя? Словно обезумевший мазохист.

Отрицательно качаю головой, хочу возразить, но Гордей вдруг послушно спускает с рук Виолу, которая явно недовольна таким решением. Приседает рядом с ней, позволяет крохотным пальчикам схватить себя за карман брюк, а сам мягко подзывает Руса. Сынок, в отличие от любвеобильной дочки, показывает характер и артачится. Поджав подбородок, словно готов расплакаться в любой момент, он отступает и прячется за меня то ли от страха, то ли из вредности.

– Посмотри, с твоей сестренкой все хорошо, - уговаривает его Одинцов, а я тону в бархатном, обволакивающем тоне. Боюсь пошевелиться или издать лишний звук, чтобы не спугнуть момент.
– Но я хочу ей помочь, понимаешь? Полечить, - поглаживает Виолу по плечику. – Договорились? – свободную ладонь протягивает Русу для рукопожатия. Общается с ним серьезно, по-мужски, как со взрослым человеком, однако сын на контакт не идет.

«Папочка», - чуть не произношу вслух, растрогавшись их неловким взаимодействием. Отец старается, а сын стреляет колючками, как дикобраз.