Ненужная мама. Сердце на двоих
Шрифт:
– Замечательная девчушка. Вот тебя я в семью охотно принимаю, - с добрым смешком обращается он к раскрасневшейся Алиске, а после косится на Гордея, словно намекая, что его – нет. И тот считывает немое послание, мрачнеет мгновенно. Впивается пальцами в мое плечо, словно оставляет свои метки, как дикий зверь, и не хочет отпускать, но, когда я вздрагиваю, нехотя убирает руку.
– Пап, давай обедать? – зову преувеличенно бодро. Пытаюсь смягчить их противостояние легкой, теплой улыбкой, но они хмуры и непробиваемы, как две скалы.
Мне категорически не нравится
– Пойду проверю, как там наш гусь с яблоками в духовке поживает, - уловив мой намек, папа пересаживает Алиску на диван, потрепав по растрепавшимся хвостикам, вручает ей куклу из пакета, а сам шагает в сторону кухни.
Поравнявшись с Гордеем, неожиданно и резко останавливается, будто забыл что-то. Оборачивается и, укоризненно покачав головой, по-отечески похлопывает его по плечу, как заблудшего сына. Наклоняется, быстро шепнув пару слов, которые я не успеваю различить, и уходит.
– Все нормально? – взволнованно уточняю у задумчивого Одинцова.
Кивает, не вдаваясь в подробности, и переключается на детей.
– Па, ма, - зовет наша самая старшая, не справившись с упаковочной бумагой. – Па-ма-ги, - четко выговаривает по слогам, вкладывая в известное слово новый смысл. Кто же еще поможет, если не родители?
Вместе мы принимаемся разворачивать подарки. Алиска с Виолой сначала не могут поделить кукол, но после долгих уговоров все-таки садятся играть вместе. Старшенькая идет на уступки, а младшая наконец-то принимает сестричку. Рус держится особняком. Забирает плюшевого интерактивного медведя на батарейках, игрушечный набор юного врача – и устраивается на коврике чуть поодаль от нас, чтобы Гордей не подсматривал. Однако отвергнутый папочка все равно украдкой следит за сыном с тоской и затаенной надеждой.
– Вы поладите, - успокаиваю его, считывая все переживания без слов, и провожу ладонью по зажатому плечу. – Характер… - набираю полные легкие, чтобы на одном выдохе выдать: - твой.
– Ты слишком добра ко мне, Вика, я этого не заслуживаю, - горько усмехается, накрывая мою руку своей. Поглаживает пальцы.
«Потому что люблю», - проглатываю неуместное признание и, вспыхнув до корней волос от собственных мыслей, решаю оставить его ненадолго с детьми. Сославшись на то, что хочу помочь отцу с обедом, я покидаю гостиную.
Когда возвращаюсь, то чуть не выпускаю тарелки из рук, удивившись представшей перед моими глазами картине.
Гордей свободно устроился прямо на полу, согнув одну ногу в колене, в окружении детей. Девочки обложили папочку кукольными принадлежностями, крохотными платьицами и разноцветными резинками, а сами прижались к его бокам с двух сторон, устав от игр. Напротив – сосредоточенно пыхтит Рус, склонившись над растрепанным медвежонком. На шее у него – игрушечный стетоскоп, а на коленках – медицинский чемоданчик. Вокруг валяются лохмотья пухового
– Хм, сынок, надеюсь, это была операция, а не вскрытие, - задумчиво тянет Гордей, а у меня сердце млеет от его ласкового «сынок». Усмехнувшись, он поднимает несчастного мишку, ставит батарейки на место, поправляет липучку.
– Патологоанатомов у нас в роду, насколько я знаю, нет…
– Значит, будут, - гремит голос отца за спиной. Он неспешно обходит меня и несет ароматного гуся к столу, ставит блюдо четко посередине.
– Не такая уж плохая специальность. Единственный врач, который не несет груз ответственности за здоровье и жизнь человека, - продолжает размышлять вслух, и каждое его слово хлестко бьет по Одинцову, как безжалостная оплеуха со всей силы.
– Ему не надо принимать роковое решение, которое может как спасти, так и разрушить чью-то судьбу.
– Может, вы и правы, - выдыхает Гордей, облокотившись о колено. И добавляет, будто сдаваясь: - Видимо, не ту профессию я выбрал.
– Не говори так, - строго осекаю его, передаю стопку тарелок папе, а сама подхожу к Гордею со спины.
– Ты спас моего брата, - опускаюсь рядом, уложив ладонь между его лопаток. Нежно веду по спине вниз, чувствуя каждый позвонок под пальцами. Одинцов слишком напряжен, будто каменный истукан. Смягчается от моих прикосновений, но ненадолго.
– Садитесь за стол, обед остынет, - бурчит отец, а я лишь слабо ухмыляюсь. Сейчас он похож не на заслуженного врача страны, а на вспыльчивого ревнивого родителя, который переживает за дочь.
* * *
Не замечаю, как в домашних хлопотах пролетает оставшаяся половина дня. Вечером мы все, уставшие и измученные малышней, собираемся в беседке на улице. Рассаживаемся на подушках, укутываемся в пледы. Папа беседует с Гордеем на медицинские темы, я не вникаю. Лишь бы не ссорились. С трудом борюсь со сном, забравшись с ногами на широкую скамью. На свежем воздухе после насыщенного дня у организма садится зарядка. Кажется, не только у меня…
Алиска засыпает на коленях у Гордея, прижавшись к его торсу, пока он жестикулирует руками, активно объясняя что-то отцу. На малышку папин голос действует как колыбельная. Пока любуюсь ими, двойняшки возятся рядом со мной, забираются под плед, ощупывают меня ладошками, и я слишком поздно догадываюсь, чего они хотят.
– Ма, титя! – громко командует Русланчик, пока Виолетта молча находит мою грудь и зарывается носиком в декольте.
Становлюсь багровой от смущения. Слушаю внезапно повисшую тишину, чувствую на себе пронзительный взгляд Гордея, но сама стараюсь не смотреть на него. Неловкая ситуация. Наверное, к таким откровениям наш папочка не готов.
– Я пойду двойняшек уложу, - подрываюсь с места и, взяв за руки полусонных детишек, веду их в дом. Спину буквально прожигает огнем, и я знаю, кто так пристально смотрит нам вслед.