Необязательные отношения
Шрифт:
— Как?! — Земля ушла у Лавровой из-под ног.
— Папа говорит, что это девчачьи интересы. Надо стать настоящим мужчиной.
— Как же твое будущее? Мы мечтали, ты станешь великим художником. — Лаврова не узнавала свой голос.
— А, — отмахнулся маленький мучитель. — Рисовать я смогу и так. Когда захочу. Я теперь все время рисую небо и землю. Зачем мне калякать всякую фигню в изостудии?
— Как поживает… Снежана?
Лаврова снова держала руку у горла. Это становилось таким привычным, что она перестала это замечать.
— Здорово. Мы теперь все время вместе с ней. Вчера ходили в парк развлечений,
Лаврова положила трубку, не дослушав. Лавровой не стало в прямом смысле слова. Ее место заняла другая женщина. Она вытолкала Лаврову оттуда, даже не узнав, кто она такая. Не пожалев. Не подумав. Просто так.
Лаврова не умела рисовать, не владела ни одним музыкальным инструментом, даже гитарой, не умела прыгать с парашютом, не занималась альпинизмом, не сплавлялась на байдарках, не владела приемами рукопашного боя, не была автогонщиком или горнолыжником. Она не покоряла горные вершины, не погружалась в морские пучины, не бродила по таежным дебрям, не открывала новые земли, не летала в космос. Она была ничем, пустым местом. Она не смогла выполнить даже самого главного, такого естественного для всех женщин предназначения — родить собственного ребенка. Нулем. Вот кем оказалась Лаврова.
«Пусть его жизнь будет связана с блистательными, талантливыми людьми, которые смогут многому его научить. Он с ними вырастет и добьется успеха», — убеждала себя Лаврова, которой до смерти было жаль, что Никита не станет художником.
«Я опять все провалила», — отчаянно думала она.
На кафедре была комната, где хранились микроскопы и учебные препараты. Они лежали на стеллажах в специальных промаркированных ящиках. Их расставляли лаборанты перед началом занятий со слушателями курсов повышения квалификации. Учебные микропрепараты были тончайшими срезами тканей человека, расцвеченных красками. Ящики имели названия: «паренхиматозные дистрофии», «мезенхимальные дистрофии», «гломерулопатии», «тубулопатии», «пиелонефрит», «пороки сердца», «ишемическая болезнь сердца», «ревматизм» и так далее и так далее.
Лаврова прошла в следующую комнату, которая сообщалась с первой. Эту комнату Князев называл «анатомический театр». На ее стеллажах хранились макропрепараты, части органов, извлеченных из мертвого человеческого тела и достойных внимания врачей, которые проходят повышение квалификации. Макропрепараты находились в закупоренных сосудах, заполненных консервантами, чаще формалином. Лавровой нужно было отыскать макропрепарат с внематочной беременностью, закончившейся разрывом фаллопиевой трубы и внутренним кровотечением, от которого женщина и умерла.
Взгляд Лавровой остановился на полке, где хранились банки с уродцами, внушающими ужас, отвращение, суеверный страх благополучным людям и потому популярными с незапамятных времен. О них писали в одиннадцатом веке арабские лекари, в шестнадцатом веке — врач, ученый и чернокнижник Амбруаз Паре. В семнадцатом веке для своей кунсткамеры их собирал по всей Европе Петр Первый, следуя моде того времени, когда у каждого монарха был свой музей артефактов. Они вдохновили Гете на описание магических ритуалов создания ущербного Гомункула, заранее обреченного на гибель своей нежизнеспособностью.
В далекие времена господства инквизиции отважные грешники тщетно выращивали гомункулов в подпольных алхимических лабораториях с
Лаврова смотрела на не родившихся детей со сросшимися телами, с избыточным количеством сосков, анэнцефалией, врожденной ампутацией конечностей, выворотом губ и век, волчьей пастью. Она смотрела на распластанный спинной мозг, открыто лежащий на передней стенке позвоночного канала, на ихтиозную кожу, похожую на панцирь черепахи. Смотрела на множественные примеры наследственных уродств, которые могут вызывать такие разрушительные последствия, что лишают всякой надежды на рождение. Она смотрела на детей Каина, отца всех людей, передавшего человечеству «каинову печать» — набор своих генов, среди которых затерялся слабый, едва заметный отпечаток души Авеля. Глаза Лавровой наткнулись на новорожденного ребенка с водяным раком лица. Гангренозный распад затронул не только слизистую, но и все ткани щеки. На месте щеки у ребенка была огромная дыра с рваными краями, на ее дне виднелись маленькие молочные зубы.
— Хорошо, что у меня нет детей. Я бы такого не вынесла.
— Ты? Ты что здесь делаешь?
Лаврова вздрогнула и оглянулась. У двери «анатомического театра» стояла их клинический ординатор Нагима.
— Ты что? Плачешь? — спросила она.
— Я? Нет, — Лаврова отвернулась к окну и вытерла влажные руки о накрахмаленный халат. — Ты иди. Я скоро.
У Минотавра Лаврову встретил Никита. У него был несчастный вид заброшенного ребенка.
— Она уехала, — горько сказал маленький мальчик. — Надолго.
— На сколько?
— На две недели.
Для него две недели были вечностью.
— Она приедет, — ласково пообещала Лаврова — Обязательно.
— Да, — кивнул он. — Она уехала на соревнования в Австрию. Они будут летать как птицы среди альпийских гор. Без меня.
— Не грусти, китенок.
Никита горько вздохнул.
— Как птицы, — повторил он.
Он уныло слонялся по дому, не находя себе ни места, ни занятия.
— Давай поедем в древнюю столицу Белой Орды, город Савран. Будем бродить среди его развалин и представлять, как он выглядел в старину, — предложила Лаврова.
Никита, казалось, ее не слышал.
— Ты меня слушаешь?
Он рассеянно кивнул.
— Если хочешь, чтобы она быстрее приехала, надо отправиться туда незамедлительно. Потому что единственный оставшийся в степи колодец исполняет самые заветные желания. Возле него лежит гора ведер. Надо привязать ведро к веревке, загадать желание и бросить ведро вниз, тогда оно наполнится свежей водой и даже самое неисполнимое желание сбудется. Поедем?