Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
Шрифт:
– Подождите, я сейчас.
После блеска фар на дворе показалось непроницаемо темно, так же темно, как было, когда он вошел сюда с Аночкой, и так же скоро, как с нею, он различил в глубине освещенное окно. Прежде чем подойти к нему, он подумал, что это нехорошо, что этого нельзя делать, но не мог перебороть желания с точностью повторить недавно пережитые минуты. Он медленно приблизился к стеклу и заглянул через короткую занавеску.
Аночка была одна, и маленькая комната почудилась Кириллу обширнее той, которую отчетливо запечатлела его память.
Аночка
Она и правда вдруг закричала. Руки ее вскинулись, и - словно кто-то безжалостно потащил ее за эти вытянутые в надежде тонкие руки - она ринулась через всю комнату и с разбега упала на колени.
Она упала на колени перед накрытым плетеной скатертью круглым столиком, на котором высилась швейная машинка в деревянном колпаке. Она протянула к этому колпаку руки, скрестив их в мольбе, и начала мучительно выталкивать из себя перегонявшие друг друга беспамятные восклицанья. Она явно потеряла рассудок, и видеть ее отчаяние было невыносимо.
Кирилл с силой ухватил жиденькую раму окна, готовый вырвать ее и влететь в комнату. Но странное движение Аночки остановило его: она обернула лицо к окну, не спеша всмотрелась в пустоту комнаты, спокойно поправила прическу жестом, похожим на мальчишеский - запустив пальцы в свои короткие волосы, - и опять повернулась к столу.
Почти сейчас же она зажала лицо ладонями, потом снова простерла руки, до непонятности быстро поднялась и пошла к окну скованным шагом разбитого несчастьем человека. Страдание придавило ее жалкие девичьи плечи, оцепенение ужаса глядело из немигавших глаз. Никогда Кирилл не мог бы вообразить, что у Аночки такие огромные страшные глаза.
Она все шла, точно эта убогая комната была бесконечной, все тянулась к окну трепещущими бессильными пальцами. Он сделал шаг в сторону от света. Он увидел, как шевельнулась занавеска: Аночка тронула ее кончиками пальцев. Он расслышал стон: "Останься! Останься! Куда ты! Батюшка! Матушка! В эту страшную минуту он нас покидает..."
Кирилл крепко провел ладонью по лбу.
"Бог ты мой!
– вздохнул он освобожденно.
– Ведь она играет! Играет, наверно, свою Луизу!"
Он не мог удержать неожиданный смех и громко постучал в дверь.
Тотчас послышался голос:
– Это ты, Павлик?
– Это я, я!
– крикнул он.
Она впустила его молча. Он смотрел на ее изумление, вызвавшее краску к ее щекам, и вдруг всем телом почувствовал счастье, что его приход поднял в ней смятение.
– Какой вы хороший, что пришли, - словно укрепила она его в этом ощущении.
–
– Когда я получила вашу записку, я поняла, что вы не придете. Отчего вы такой веселый?
– Веселый?
– спросил Кирилл.
Он как вошел смеясь, так с губ его все не исчезала улыбка.
– Ну, скажем, потому, что я не хочу повторять мину, с какой обычно приходят прощаться. Перед расставаньем.
– Прощаться?
– сказала она с тревогой.
– Да вы не пугайтесь. Ничего особенного. Я должен поехать по одному делу.
– На фронт?
– Нет. Так. На небольшую операцию.
– Против этого самого Миронова, что ли?
Он ничего не ответил от неожиданности.
– Что же вы за друг, если у вас от меня тайны?
– Почему - тайны?
– Если вы верите в меня, не надо скрывать...
Она сказала это с детским укором, ему стало неловко, он отошел от нее, но сразу вернулся и взял ее руку выше локтя. Тогда отошла она и села у того столика, накрытого плетеной скатертью, перед которым Кирилл видел ее на коленях.
– Значит, так и не посмотрите нашу репетицию, - с грустью выговорила она.
– Я видел... как вы репетируете...
Она тяжело подняла брови.
– Только что, - договорил он, опять улыбаясь.
– Вы шутите.
– Нисколько. Хотите, повторю вашу реплику?
Он попробовал, довольно неудачно, изобразить ее стон: "Останься! Останься! Куда ты?.."
Она мгновенно закрыла глаза руками и вскрикнула:
– Вы подсматривали в окно!
Он испугался ее крика и стоял неподвижно. Она нагнула голову к столу.
– Как вы могли!
– пробормотала она в свои согнутые локти.
– Честное слово, я только на минутку заглянул, - сказал он растерянно.
Она распрямилась, опять своим спокойным, но словно мальчишеским жестом поправила волосы.
– Ну хорошо. Если уж видели репетицию, то приходите на спектакль. Вы ведь вернетесь к спектаклю? Куда вы все-таки уезжаете? Я угадала, да? Кем вы туда едете?
Сам не зная зачем, он сказал:
– Я буду председателем ревкома. Слышали, что это такое?
Она всмотрелась в него изучающим взглядом чуть сощуренных глаз и спросила:
– Вы больше всего любите власть?
– Смертный грех властолюбия, да?
– насмешливо сказал Кирилл.
– Нет, это не грех, если... на пользу человечеству.
– Так вот наша власть на пользу человечеству. Согласны вы с этим?
– Да.
– Значит, можно любить власть?
– Разумеется. Я спросила не об этом... вы не поняли. Я спросила - вы любите власть больше всего?
Он глядел на нее сначала строго, затем черты его, будто в накаливающемся луче света, смягчились и приобрели несвойственную им наивность. Не догадка ума, а волнение сердца подсказало ему, что Аночке совсем не важно в этот миг существо разговора и что только еле угадываемые оттенки слов доходили до ее внутреннего слуха.