Необыкновенные приключения юных кубанцев
Шрифт:
— Случайно получилось… А взбеленился потому, что я помешал ему застрелить петуха.
— Помешал? Как это?
— Пужнул из пряща, он и удрал в акации.
— И ты рисковал из-за какого-то петуха? — не одобрила она поступка.
— Не какого-то. А красивого и умного. Навроде тебя.
— Нашел время для комплиментов! — не приняла она шутки.
— Ты же сама говорила, что очень его любишь. Да и мне он нравится. Я и решил спасти его от смерти. Как ты меня.
— Сравнил тоже!..
— Ну, а посля, когда фриц сцапал
— Хорошо, если прошло. Ш-ш-ш… — подняла она указательный палец, призывая помолчать: от летней кухни донёсся разговор немца с матерью; Марта прислушалась.
— Что-нибудь поняла из этой джеркотни? — спросил, когда там затихло.
— Почему бы и нет? Только не всё расслышала.
— И о чём они толковали?
— Да так, ничего особенного… Я имею в виду — не о нас с тобой.
— А всё ж? — настоял он.
— Ну… вначале интересовался, скоро ли будет готов завтрак, поторапливал. Мама сказала, что виновата индюшатина, она вкуснее курятины, но уваривается дольше. Спросил, нет ли шнапсу — водки, если по-нашему.
— И всё? А говорили долго.
— Спрашивал за папу — служит ли на стороне большевиков.
— А она что? — допытывался Андрей, видя, что та чего-то недоговариет. — Сказала, что он давно помер?
— Вроде того… Только не помер, а что его расстреляли как врага советской власти.
— Да? — всерьёз удивился он. — Что, так и было? Вчера ты говорила другое.
— Ты как маленький, ей богу!.. Конечно всё не так. Но если честно, я действительно была неточна… А сегодня могу сказать тебе правду. — Марта придвинулась вплотную и стала говорить шёпотом, словно их мог подслушать кто-то посторонний: — Мой папа воевал против фашистов ещё в Испании… Слышал про испанскую революцию?
— Немного знаю.
— Так вот, папа командовал там интернациональным батальоном. И хотя одолеть фашистов не удалось, когда он вернулся на Родину, его представили к ордену и присвоили воинское звание капитан. Потом, ещё перед войной, заслали в Германию разведчиком… Я от мамы только недавно об этом узнала. И орден Красной Звезды своими глазами видела. Не веришь?
— Ну почему ж… Верю. Токо это ведь строгая-престрогая военная тайна!
— Коне-ечно! Мама меня предупреждала. Но тебе я доверяю, ты не разболтаешь.
— Даже если кишки из меня будут тянуть — про это не пикну, — заверил Андрей на полном серьёзе. После паузы спросил о другом: —Ты сказала… она им что, индюшку зарезала?
— Это дедушка, вчера ещё, для дяди Саши. А сварила мама не всю. Может, решила поддобриться, чтоб этот змей про нас не вспомнил.
— Да одной курицы на всех и не хватило бы, — согласился он с таким ее предположением. — А что это за чемоданчик виднеется?
— Где? — не поняла она.
— Вон, из тряпья выглядывает, — показал на кучу хлама.
— Ой, это ж мамина пишущая машинка. Из города прихватили,
— Ни разу не приходилось видеть! Можно посмотреть?
— Конечно.
С чемоданчика-футляра сняли крышку. В нём, отливая чёрным лаком, находилось чудо намного сложнее швейной машины, каковую видеть ему уже приходилось.
— Ух, ты! Красивая. Это ж надо придумать! А написано не по-нашему.
— Немецкая, «Ундервуд» называетея. Андрей потрогал клавиши, пошатал рычаг проворота валика, заметил:
— Вот бы нам такую!..
— Зачем она тебе?
— Не мне, Феде, моему соседу. Он годнецкие стихи сочиняет, хочет стать поэтом, а им машинка — во как нужна.
— Иметь такие вещи кому попадя не разрешалось. А теперь, наверно, и тем более. Вот только плохо мама ее спрятала. Давай перепрячем в более укромное место.
Диковину задвинули в тёмный угол и прикрыли всевозможной рухлядью.
Ухо у Андрея вспухло, но жар спал; перестало ныть и плечо. То, что их не стали искать, успокоило окончательно. Только вот что происходит на хуторе? Отчего-то стало тревожно на душе, хотя выстрелов слышно уже не было.
Марта, заложив руки за голову, молча смотрит вверх, прислушиваясь к разговору, доносящемуся со двора, — там уже завтракают. — Ой, глянь!.. — показала на крышу. — Как они нас не покусали…
Андрей поднял глаза — прямо над их головами висело с блюдце величиной пепельно-серое осиное гнездо. По нему взад-вперёд сновали десятка два крупных, с черно-жёлтыми брюшками, ос.
— Не боись, это не фашисты, они первыми не нападают, — успокоил он. — Они, как мы, — нас не трогай и мы не тронем, а ежели разозлишь, тогда берегись:. — А сам подумал: «Хорошо, что невзначай не задели головой — ох и досталось бы на бедность!»
— Неужели тут и ночевать придется?. — понаблюдав за осиным семейством повернулась она к нему — Ежели торопили с завтраком, можно предположить, что скоро умотнут дальше.
— Или — что сильно проголодались… Давай хоть разговаривать, чтоб скорей время прошло.
— Давай. А о чём бы ты хотела?
— Хочу вернуться ко вчерашнему нашему разговору… Помнишь, ты, перед тем, как взлететь уткам, сказал: «А у меня было совсем даже наоборот». Это как понимать?
— Чтой-то не припомню, о чём мы тогда говорили…
— А ещё хвалился отменной памятью!
— Вобще, если честно, то, конешно, помню… Токо…
— Ну вот, опять «токо»; ты ведь уже перешёл было на «только».
— Да понимаешь, ты такой вопрос задала…
Андрей помедлил, обдумывая, как бы поделикатней ответить. Дело том, что «было» у него с той самой Нюськой, не заслуживающей, по его словам, имени поласковей. Это была не любовь и даже не дружба — так, недоразумение, о котором лишний раз и вспоминать не хотелось.
— Если это сердечная тайна, то можешь и не говорить, — пошла навстречу собеседница, видя, что он медлит.