Необыкновенные приключения юных кубанцев
Шрифт:
— Она что же, верит, что на небе есть рай, а под землёй черти в аду грешников на сковороде поджаривают?
— Ну, в это, может, и не верит.
— Какая ж тогда она верующая?
— Я у неё тоже спрашивала. Она объяснила так: верующий — это тот, кто не совершает богопротивных поступков, добрый и милосердный к людям и всему живому, не эгоист, не вор, не предатель… ну и всё такое.
— Тогда получается, что и я верующий. Толь-ко, — разбил он неправильно произносимое слово на слоги, — бог с попами тут ни при чём! И вобще религия — это…
— Давай
— А чё тут говорить? Я уже всё обмозговал. Ежли и вправду нагрянут фрицы, он переждет несколько дней здесь. Пока рука подживёт. Гражданскую одежду мы с ребятами раздобудем. Потом поживёт на хуторе, спрятать есть где. Правда, насчёт партизан… — Видя, что она вертит головой, спросил: — Ты чё, не согласна?
— Уже всё и обмозговал!.. Мог бы и со мной посоветоваться. Дядя Саша теперь не только твой, но и мой подопечный тоже!
— Пожалста! Не ндравится мой план — предложи свой. Одна голова хорошо, а полторы лучше.
— Не «ндравится», «полторы»… Хвастунишка несчастный! — обиделась за полголовы, не стала и поправлять произношение. — Совсем ни во что меня ставишь.
— Извини. Я…
— Не извиняю! Невежа…
— Больш не буду, чес-слово. Ну, брякнул шутя…
Игривое настроение всё ещё колобродило в нём, он взял её ладошку в свои, стал гладить, заискивающе глядя в глаза, — заглаживал вину.
— Ох и схлопочешь, лиса! — Марта, хоть и приятно ей было такое проявление доброго отношения, ладошку выдернула и даже погрозилась влепить затрещину.
— Ну у вас и привычки: как что, так и по мордасам, — упрекнул, отшатнувшись.
— А что, уже получал?
— Я пока что нет. А вот твой брательник двоюродный не так давно от Иринки схлопотал… Он тебе не рассказывал?
— Говорим о серьёзном деле, а ты — с какими то Иринками! — отвергла она постороннюю тему. — Я вот что хотела бы посоветовать: пацанам своим про лётчика ничего пока не говори. Одежду и поесть приготовим мы с мамой, она мне в этом не откажет. А на дальнейшее…
— Маме твоей говорить нежелательно! — возразил Андрей.
— Если опасаешься, что как немка она ненадёжная, то клянусь — это не так. Честное пионерское! Даже, если хочешь, — ленинское.
— Смотри, такими словами не бросаются!
— Я знаю, что говорю. Потом, мама ведь доктор, а вдруг случится осложнение — ты же видел, какая опасная рана.
— Оно, конешно, ты права, но… не говори пока хуть про островок. Он секретный, и мало ли для чего может пригодиться при немцах. Скажи, что дять Саша находится… ну, например…
— Нет, Андрюшка, — перебив, крутнула головой собеседница, — я маме ещё никогда не лгала и ничего сочинять не буду. Расскажу всё как есть, и будь, как ты выразился, спок — она не подведёт.
То ли с недоверия, то ли у него появились кой-какие догадки, но он пристально посмотрел ей в глаза.
— Что ты на меня так смотришь? — заметила
— Как говорила и моя учителька…
— Не попугайничай!
— Сперва дослушай: ты мне начинаешь не ндравиться, — переиначил её фразу. — За то, что не слушаешься старших.
— Во-первых, в слове «нравиться» — если выражаться по-русски — «д» не употребляется. А во-вторых, ты, конечно, старше, но я тебе не навязываю, а всего лишь прошу согласиться.
— Ох ты и хитрая! Ну, ладно: нехай один раз будет по-твоему.
С вечера долго не спалось. Перед мысленным взором один за другим возникали эпизоды закончившегося дня. При этом те из них, что касались непосредственно лётчика, почему-то не казались уже главными. Гораздо большее впечатление осталось от вторжения в его жизнь этой простой и в то же время необыкновенной девчонки.
Вначале, когда эта веснущатая так бесцеременно столкнула его со своей драчливой худобины да ещё и обозвала дураком ненормальным, она вызвала неприязнь и желание отодрать за косы… Вовремя извинилась, а то бы дошло и до этого. Затем неприязнь постепенно уступила место заинтересованности, перешедшей в уважение. Оказалось, что она — красивая девочка и притом «сурьёзная, строгая, неразболтанная, как некоторые, хуть та же Нюська Косая». Такие, примерно, мысли не давали Андрею уснуть.
Мать видела, как он вчера, уже под вечер, мастерил себе прящ, а утром умчался на гравийку за камушками. Чей-то рыжий котище, задирака и драчун, просто житья не стал давать Мурзику, и сын собирался проучить паршивца и отвадить. Правда, не вернулся вскоростях, как обещал, но это не впервой — днями пропадать на ерике. И она не особенно и беспокоилась, разве что из-за того, что весь день был, считай, впроголодь. Слыша, что тот ворочается дольше обычного, поинтересовалась: — Ты чиво, сынок, не спишь? Комаров я вроди усех передавила.
— Комары ни при чём… Видел сёдни воздушный бой, никак с головы нейдёт. Самолёт наш сбили фрицы…
— Я як раз доливку домазывала, слыхала, як гуркотели да стреляли, аж хотела выйтить поглядеть. Кажуть, лётчика, сердешного, прям под парашютом застреляли, ироды. Ходили шукать, да не нашли, где упал. Мабутъ, в лиман угодил.
— Вы тоже ходили?
— Собралась було и я, а тут прибегае кума Ивга. На бригаде, говорыть, анбары открыли, разбирають по домам зерно. Так мы с нею, забыла тебе и похвалиться, тожеть по чувальчику привезли.
— А на чём везли?
— Ванько возок предложил. Они как раз с Варей цельных два притарабанили. А посля и нам с Ивгой и погрузил, спасибо ему, и довезти помог.
— И много в них было пшеницы?
— Оба анбара пошти полные. Пшеничка в мешках — мабуть семенная. А може на госпоставку готовилось, да не успели вывезти. Хорошо, хуть хвашистам теперя не достанется.
— Мам, мы же с вами русские. Надо говорить не «хва», а фашистам, — поправил ее сын. И добавил: — Нужно выражовываться правильно!