Необыкновенные приключения юных кубанцев
Шрифт:
— Двенадцатый, — ответил он миролюбиво. — А почему вас это интересует?
— Так просто… Спросила, чтоб узнать, удостоите ли нас ответом. Можно ещё спросить?
— Спроси. Ты где ж это так хорошо по-нашему говорить научилась?
— В школе. Я была отличница.
— Похвально. До войны я работал учителем, и у меня тоже были ученики-отличники. Вот только русский у нас не изучали. Так о чём же вы хотите ещё спросить?
— Заранее вам благодарны… Вы, видать, добрый человек и на фашиста не похожи. — Немец ничего не сказал на это, и она продолжила: —
— Есть и дети, уже взрослые, и внучок. Я понимаю, почему ты об этом спросила… Но, хоть я и не фашист, а помочь вашему горю не смогу.
Марта переводила жадно вслушивавшимся в их разговор ребятам свои вопросы и ответы на них «доброго нефашиста». Андрей вполголоса направлял ход их беседы.
— У нас давно кончилась в баке вода, и мы умираем от жажды, — снова заговорила она. — Не могли бы вы…
— Бедняжки! Вы, наверное, и голодны, — с полуслова понял её Отто. — Ах, я старый пень! Нет, чтобы самому поинтересоваться. Сейчас что-нибудь придумаю.
Не успела Марта перевести ребятам, как он подхватился, чтобы идти к своему вагону. Испугавшись, что вернётся со сменщиком и она не спросит о главном, окликнула:
— Если можно, воды потом… Скажите, нас везут аж в Германию?
— Думаю, намного ближе, — вернулся он к самой решётке.
— А куда — не скажете?
— Сказал бы, но и нам не объяснили.
— Как вы думаете, когда прибудем на место, нас отпустят?
— Затрудняюсь сказать… Возможно, так и будет.
— Спасибо, дядя Отто, это главное, что нам хотелось узнать! Не говорите никому, что я с вами по-немецки, ладно?
— Обещаю.
Вскоре он вернулся, как и предполагала Марта, со сменщиком. Они принесли ведро воды и три булки хлеба. Но, как поняла из их препирательства, тот не разделял доброты напарника.
С рассветом состав двинулся дальше. Ехали, правда, на небольшой скорости — возможно, из-за дрезины, державшейся на приличном расстоянии от платформы.
Равнинная местность вскоре перешла в холмистую, и железная дорога всё чаще рассекала косогоры, поросшие густым кустарником, уже раскрашенным в яркие цвета осени. Начало попадаться редколесье, впереди темнели лесистые горы.
Для детворы, выросшей в станице и дальше неё не бывавшей, успевшей повидать лишь хлебные поля, степи да лиманы, всё было внове и интересно настолько, что на какое-то время забылись тревоги и беспокойство о дальнейшей судьбе. Так, по крайней мере, можно сказать об Андрее и Марте, делившихся дорожными впечатлениями. Они сидели у самой решётки, свесив ноги наружу, поскольку в дверном проёме места маловато, а смотреть хотелось всем.
— Как красива кубанская земля! — сказала Марта скорей печально, чем восторженно. — Жаль, что повидать всё это довелось таким вот образом…
— Не говори, — в тон ей обозвался Андрей, задумчиво наблюдавший, как проплывают, оставаясь позади, лужайки, овражки, кустарники, купы деревьев — они стали попадаться всё чаще. — А скоро въедем в лес, там ещё красивше. Говорят, там навалом каштанов, фундуковых
— Фундуки — это орешки, какие ты у Гапона нарвал? Вкусные! У меня аж слюнки потекли… Ты точно уверен, что в горах много партизан.
— Ежли по правде, то не совсем. Выдаю, как ты однажды сказала, желаемое за действительное.
— Я вижу, мои подсказки не остаются без внимания: твой выговор становится грамотней и чище. Но ещё много всяких «ежли», «хуть», вместо «если», хотя» или вместо «опять» — «обратно». Неужели не замечаешь?
— Привычка — дело труднопреодолимое. Но я стараюсь. А почему ты спросила про партизан?
— Помнишь, мама сказала, что они, возможно, знают про эшелон. Может, им как-то сообщили уже и про нас?
— Про нас — навряд, чтоб успели… Разве что по рации.
Между тем достигли предгорий, и железная дорога уже не рассекала препятствия, а обходила их стороной, часто изгибалась то в одну сторону, то в другую. Одинокие купы деревьев и небольшие заросли сменил густой и высокий, казавшийся непроходимым, лес.
На равнине дрезина придерживалась дистанции в сто, а то и двести метров; теперь расстояние сократилось метров до пятидесяти. Заметно снизил скорость и поезд.
— Боятся, — заметил Андрей. — Значит, есть причины.
— Что ты имеешь в виду — нападение партизан? — обеспокоилась Марта.
— Вce может быть, но скорей просто порча колеи. А это, если прозевать, дорога под обрыв.
— Ты меня пугаешь… Это ведь верная смерть и для нас.
— Чему быть, того не миновать — есть такая пословица. Ты, никак, разуверилась в талисмане? Не потеряла его случайно?
— Он всё время напоминал мне о себе, словно испытывал терпение.
— Как это? — не понял он.
— Пришелся не плашмя, а ребром и сильно беспокоил.
— Надо было сказать, я бы помог развернуть. А что это мы вроде как останавливаемся… Точно: слышишь, тормоза скрежещут?
Поезд резко сбавлял ход, а затем и встал вовсе. Все тут же отхлынули от решётки и стали укладываться ничком на пол. В пути Андрей, взявший на себя роль старшого, дважды напоминал, как следует себя вести, если вдруг нападут партизаны. С Сергеем Попченко, смышлённым и волевым пацаном, они поделили заложников на две группы с тем, что если придется убегать, то половина должна держаться Андрея, другая — его заместителя; а также выполнять все распоряжения беспрекословно.
Оставаясь у решётки, старшой просунул голову наружу и стал наблюдать за тем, что происходит впереди, поскольку и выстрелов не слышно, и не трогались с места. Благодаря изгибу полотна видна была дрезина, а сразу за нею — куча наваленных на рельсы деревьев. Несколько солдат растаскивали завал, остальных видно не было — похоже, залегли в ожидании нападения.
— Метрах в стах отсюда кто-то накидал на рельсы деревьев, — сообщил он обстановку товарищам. — Фрицы сбрасывают их под откос. Скоро, наверно, поедем дальше. Хотя… чтой-то не пойму… два, три, пятеро солдат и с ними начальник эшелона спешат сюда. Как бы не за нами…