Неоконченная повесть
Шрифт:
Но Фейга решительно воспротивилась планам сына. Какая мать согласится послать своего сына на бойню? Она настаивала, чтобы Шоэль продолжил учебу в высшем учебном заведении. Не для того вся семья приносила такие жертвы в прошлом, чтобы сейчас он отказался от высшего образования, которое может обеспечить будущий достаток и нормальную жизнь. Йоэль не вмешивался в эти споры, не желая оказывать давление на Шоэля. Он понимал, что двадцатилетний парень имеет право самостоятельно выбрать себе жизненную дорогу. К тому же Шоэль проявил неожиданное упрямство. Когда-то он уже послушался мать, уехал из Одессы – и что из этого вышло? В начале июля Горовец-младший вступил в Красную армию, и был зачислен в 14-ю дивизию в качестве санитара стрелкового полка. В этом можно усмотреть знак свыше: сын шел
Линии фронта как таковой не существовало. Для Гражданской войны была характерна иная тактика, не похожая на позиционные окопные противостояния Первой мировой. Здесь использовались кавалерийские атаки; всадники и тачанки совершали стремительные наступательные маневры и столь же быстро отходили. Подразделение Шоэля часто меняло позицию. Это предъявляло особые требования к мобильности санитарных служб: нужно было не только оперативно подбирать пострадавших и предоставлять им первую помощь, но и заботиться об их своевременном перемещении в санитарных обозах и поездах, о переводе тяжелораненых в ближайшие тыловые госпитали. Ранеными занимался врач Николай Семенович, командир Шоэля – усталый человек лет сорока с заметными залысинами. Специалист по внутренним болезням, на фронте он переквалифицировался в полевого хирурга.
Трудное лето провел Шоэль на дорогах Украины. Вот вереница телег везет тяжелораненых на железнодорожную станцию. Шуршит на запущенном поле подсыхающая трава, где-то наверху, в небесной синеве, радостно поет жаворонок. Налетает теплый ветерок, ласкает лицо, играет с колосьями, кустами и деревьями, и так же неожиданно улетает восвояси. Из-под прикрытия домов на околице городка выходит обоз, медленно тянется через повисший над рекой мост. Слышится цоканье лошадиных копыт по дощатому настилу. Нещадным зноем палят солнечные лучи, спины лошадей взмокли от пота. Ох, бродячая и беспокойная жизнь! Только вечер принесет прохладу, пропитанную запахом сена, на западе погаснет цветная гамма лучей, выступят первые звезды. А пока… пока еле-еле тащатся усталые обозные клячи.
Миновали летние месяцы – кровавые и безжалостные, наполненные непрерывной стрельбой, канонадой, стонами, перевязками, слезами больных. Перед Шоэлем расстилались прекрасные поля Украины, ее города и местечки, залитые кровью евреев, чернеющие пепелищами их сожженных домов и остовами разграбленных синагог… Много на этой земле осталось изнасилованных и заколотых женщин, растерзанных детей, зарубленных стариков – многие тысячи невинно убиенных, по которым даже некому было сидеть «шиву». [76]
76
Шива (ивр.) – «семь». У евреев – траурный срок, семь дней со дня погребения.
Летом 1920 года Красная армия ворвалась в Польшу и в конце июля форсировала реки Стырь и Збруч. В середине августа ее дивизии подошли к польской столице. Был брошен клич: «Даешь Варшаву!» Но затем наступил перелом, полякам удалось прорвать фронт, и красные откатились назад. Одновременно начались трудности и на Южном фронте. В августе Врангель захватил Мелитополь, Мариуполь, Александровск, Синельниково и вышел к Новороссийску. Красной армии пришлось перекинуть главные силы с польского фронта на юг. В этих условиях Советское правительство и Польша начали переговоры, и в октябре в Риге был подписан мирный договор. На польской стороне остались Ковель, Луцк, Дубно, Ровно, Кременец и прилегающие к ним районы Западной Украины и Белоруссии.
Теперь все силы могли быть брошены на борьбу с Врангелем. В ноябре Шоэля тяжело ранило в ногу. Несколько месяцев он провел в военном госпитале – перенес операцию и довольно долго лежал в гипсе. Наконец ему разрешили встать на костыли, но ходить он смог только через два месяца, да и то лишь опираясь на палку. Так пролетела зима. Он коротал время в чтении книг, в разговорах с ранеными
Прошло уже больше двух лет с тех пор, как возникло это, еще детское тогда чувство. Но, однажды поселившись в душе, оно так и не отпустило девушку. Все это время сердце Ханы оставалось верным своему избраннику. Правда, теперь к Шоэлю приходили письма, написанные отнюдь не детской
наивной рукой – его звала к себе умная, зрелая и сильная девушка. Наконец Шоэль Горовец выписался из госпиталя. Он тоже мало походил на прежнего розовощекого гимназиста. В мир, слегка прихрамывая на левую ногу, выходил высокий молодой человек, с бледным лицом и темными глазами. На нем была мятая шинель и армейские сапоги, на плече висел солдатский вещмешок.
Глава 15
Дверь Шоэлю открыла Софья Марковна, хозяйка дома. Но, боже мой, что это с ней? Неужели эта сгорбленная, словно придавленная к земле старуха – та самая Софья Марковна?! Что же случилось с ней, что произошло в благословенной Одессе за эти три года?
– Шоэль? – округлив глаза, в свою очередь изумилась Софья Марковна.
Да, это она! Но где же ее огромный живот, осанка, дородность? Неужели голодные годы забрали все, что было накоплено в этом крупном теле? Хозяйка ставит на стол чай и сладости, но чай морковный, а сладость обманчива – сахарин. Однако Шоэль не отказывается от угощения. Он не сообщил Хане о своем приезде, поэтому и застал в доме только ее мать. А остальные? Понятно – Хана в школе, в этом году она ее заканчивает. Ицхак-Меир – на работе. Подумать только, он по-прежнему трудится в той же самой пекарне – в дни военного коммунизма хлеб нужен людям не меньше, а может быть, даже больше, чем в прошлом.
– Ах, Шееле, разве ж это хлеб… – машет рукой Софья Марковна. – К тому же его выдают только по этим несчастным карточкам!
И все же, попробуйте-ка найти пекаря, у которого в доме не хватает хлеба! Уж чего-чего, а этого в семье у Ицхак-Меира, слава Богу, достаточно. В последнее время он заделался «кнакером» [77] среди пекарей Одессы, членом профсоюзного комитета пекарей. Он ведь теперь у нас пролетарий и, когда надо, даже ведет переговоры с властями! Но почему же тогда так резко изменилась его жена, Софья Марковна? Ее ведь просто не узнать!.. И что с дорогим другом Борей, последователем великих сыщиков и воспитанником Седьмой гимназии?
77
Кнакер (жарг.) – важный человек.
Глаза Софьи Марковны наполняются слезами. Поплакав, она рассказывает Шоэлю трагическую историю своего бедного сына. Оказывается, Боря, закончив гимназию, пошел прямиком на службу к красным – защищать Одессу от Петлюры, Григорьева, деникинцев и прочей нечисти. Боря работал в ЧК, очищая мир от мусора перед приходом Мессии.
– Вот что с нами случилось, Шееле, – снова плачет несчастная мать. – Пришли большевики и мир перевернулся.
Кто был наверху, тот упал вниз, а низы, наоборот, поднялись вверх, и Боря тоже закрутился в этом водовороте. Только вот сильно подвели его прежние красивые фантазии, все эти книжки про сыщиков, которые он поглощал в таких безумных количествах. А реальность оказалась совсем другой – страшной, кровавой и совсем не романтической. Он-то думал, что станет в ЧК проницательным красным Пинкертоном, будет раскрывать преступления, предотвращать злодеяния, и разоблачать всемирные заговоры… А его вместо этого послали взимать продналог с жителей немецких колоний, в гнездо самой отъявленной контры. И вот однажды ночью Бореньку застрелили из-за угла. Хоронили его торжественно, с большим почетом, играл военный оркестр, произносили речи…