Неоседланные лошади
Шрифт:
Чужестранец пел, пел, не спуская глаз с Арама. Арам невольно опустил руку в карман, нащупал засохшие листочки реана, подаренные Заруи.
Журавль, из стран родных нет ли хоть вестей?..Чужестранец перестал петь, вокруг было тихо, шумела только Сена.
— Комитас, один только «Бездомный» прославил тебя на весь мир, — дрожащим от волнения голосом проговорил стоявший рядом француз.
Арам хотел подойти и обнять человека, которого назвали Комитасом, сказать: «И я армянин, и я хариб».
— Вы знакомы? — спросила одна из женщин, заметив волнение Арама.
— Знакомы, — ответил Комитас.
— Где
— В этом мире.
— Как тесен стал мир для бродяг.
— Неправда! — по-армянски крикнул Арам.
Женщина ничего не поняла.
Комитас медленно подошел к Араму.
— Ты хариб?
— Хариб… — Арам опустил голову. Ему стало стыдно за свой крик.
— Дай поцелую тебя, мой хариб!
Из горсти Арама посыпались крошки реана. Он испуганно поднял глаза:
— Дай я поцелую тебя, ты ведь принес весточку с родины, мой журавль…
Перевела М. Сагиян
Дрозд и горлица
Ранняя весна, а земля еще не оттаяла, тверда как чугун. Дрозды уселись на мохнатые спины овец. Пастух Мкртыч, то и дело постукивая друг о друга кожаными постолами и приплясывая, чтобы согреться, с привычной тоской думал о своем разоренном и обездоленном народе.
«Настали страшные времена, овцы коз приносят!» — доносились издали, из монастыря, причитания юродивого, и пастух проклинал этого дурачка, злился на себя самого и на весь белый свет…
Изголодавшиеся беженцы расположились вокруг монастыря, и он сам, бежавший от турок еще в 1896 году, пожалел земляков, отнес им вчера ягненка.
«Тьфу, плохой я пастух, берегу ягнят от волков, а сам ношу их беженцам… Но и то сказать, разве ягнятам не все равно, кто их съест?.. Господи, если такова пастьба, то преврати меня в агнца!» — подумал он.
Пастух взглянул на небо. Облака были похожи на разводы сливок в молоке. Ему показалось, что бог приложил ухо к просвету в небе и слушает его мысли, и он, чтобы богу было слышнее, повторил эти слова вслух:
— Господи, преврати меня в агнца твоего, такого же, как вардапет!
Вокруг не было ни души. Была только стужа, овцы с ягнятами да произнесенное им имя вардапета Комитаса. Тот, бывало, каждый День дожидался возвращения стада и, подоткнув полы рясы за пояс, входил вместе с овцами в село. Однажды даже пастух протянул архимандриту прутик и предложил: «Гони сам стадо», — а тот ответил: «Пастыря из меня не получится, я — жертвенный агнец».
Пастух по привычке огляделся. Ему не хотелось сейчас вспоминать прошлое, но среди беженцев не оказалось бывших его односельчан, и это наполняло сердце тревогой, мысли все время перескакивали от монастыря к русской армии, а от нее снова к Комитасу, к беженцам и снова невесть куда…
Что бы это означало? Никогда он не вспоминал детскую присказку, ни разу, а сейчас она так и вертелась на кончике языка:
Чив, чив, Шерсть спряду, Чулки свяжу, А потом - Фюи-и-ить - В бабкин дом!А бабкин дом стоял в их селе на берегу реки. С тревогой и надеждой искал он вчера среди беженцев бывших односельчан, но никого не нашел. Ему сказали, что из его родного села никому не удалось спастись. Всех земляков вырезали, проклятые. Сам он еще во время первой резни, двадцать лет назад, покинул родные места, а вот сейчас переживал все сызнова, и забытая присказка, услышанная когда-то от матери, так и вертелась на кончике языка: «Чив-чив…»
Кому прясть, кому надевать
Пастух умолк, огорченный, что память стала такой дырявой, потом поворчал на себя: «Что со мной? Чего так разболтался?» Досада нашла выход, когда он обратил ее на себя. Это успокоило.
Воробушек, дрозденок или вороненок пусть себе прядут, вяжут и летят куда хотят! Ему-то что за дело? Ему идти некуда. Родина во власти врагов. А он вот уж двадцать лет, как живет тут, возле овец. И дрозды будут всегда жить здесь, дремать и просыпаться на овечьих спинах, рыться в их шерсти, разыскивая насекомых, беззаботно петь, а потом вместе со стадом ночевать в хлеву…
«А что же такое слыхал я о шепелявом Давиде [13] ? Помнится, будто смешал он овец с волками и другим зверьем?» — спросил себя пастух. Спросил и, обхватив голову ладонями, подождал ответа. Ответа он не получил, но случилось нечто чудесное…
13
Шепелявый Давид — герой армянского народного героического эпоса «Давид Сасунский».
…Из дальней дали, из мрака лет, явилась и предстала перед его мысленным взором утраченная родина со всеми своими селами, возделанными равнинами, преданиями. Старики, усевшись вокруг очага, завели свои нескончаемые рассказы. Тут он увидел самого себя, тогда еще молодого. Он только что вернулся с пашни и хлебает свой танапур, потом отодвинул хлеб, отставил миску и стал прислушиваться к древним притчам стариков…
…Прихожане пожаловались попу, что в пещере не иначе как нечистая сила поселилась. Поп с крестом и хоругвью пошел изгонять нечистого из пещеры. Заглянул он в пещеру, поднял крест, вглядываясь в темень… Тут-то медведь, поселившийся в пещере, и снес ему голову. Возвращались с пашни мужики, глядят — лежит безголовый поп. Заспорили они. Один стоял на том, будто поп пришел сюда без головы, другой доказывал, что с головой. Долго спорили они, потом пошли к попадье, чтоб та рассудила их. Попадья выслушала спорщиков, чуть призадумалась и сказала: «Видит бог, не знаю, была ли у него голова, когда он пошел изгонять нечистую силу из пещеры, но утром, когда он хлебал свой танапур, помнится, вроде бы бороденка-то у него моталась…»
…А вот как хитрый дед обманул злую невестку. Каждое утро как встанет, так присказку и скажет:
Пахтаница, пахтаница, — Дед поест — и за плужок. Мамалыга, мамалыжка, — Дед поест — и сразу с ног… [14]А невестка-то и поверила и давай кормить деда не пахтой, а мамалыгой, чтоб поскорей помер. А дед от этакой пищи только сил набирался и жил долго-долго.
…Да, в тот вечер Мкртыч, только что вернувшийся с пашни, сидел и слушал, забыв о своей похлебке, древние притчи. Было полнолуние, и рассказы стариков тянулись за полночь…Он снова посмотрел на небо. Сейчас на нем, подернутом молочной пенкой, белесом, не было ни луны, ни единого просвета, и он вслух подумал:
14
Перевод А. Казакова.