Непереводимое в переводе

Влахов Сергей

Далеко не все дефекты речи встречаются во всех язы­ках. Дефект для одного языка может быть нормой для другого: передавая речь грека на болгарском языке, все авторы заставляют его произносить «з» вместо «ж» и «с» вместо «ш»; таким образом, то, что по-русски или болгар­ски было бы сюсюканьем, является здесь отличительной национальной чертой речи; для нашего уха большинство французов картавят, во французском же языке нет даже такого понятия — картавость!¹С другой стороны, срав­нительно редко такие дефекты приписываются авторами главным героям и редко проводятся сплошь во всех реп­ликах таких персонажей. Конечно, нет правил без исклю­чений, и астматичный господин Слири, не совсем эпизо­дический персонаж в романе Диккенса «Тяжелые време­на», на протяжении всего романа произносит [0] и [б] вместо «с» и «з» (на русский это передано переводчиком как «х»).

Намеренно введенные

и очень часто оговариваемые автором ошибки в произношении или правописании пер­сонажей, как, скажем, «pan — р-а-п» Толстого (случай описан подробнее в следующей главе), тоже передаются функциональным аналогом, как это и сделал француз­ский переводчик «Войны и мира».

¹ Зато во французском существует понятие "rouler Гг"; как и у анг­личан, в противоположность их глухому "г", существует понятие "to rc'.l one's rs".

¹ Кашкин Ив. Указ, соч., с. 460. 260^:

Глава 6

ИНОЯЗЫЧНЫЕ ВКРАПЛЕНИЯ

Ma chere Alexandrine, Простите, же ву при, За мой армейский чин Все, что je vous ecris; Меж тем, же ву засюр, Ich wunsche счастья вам, Surtout beaucoup d'amour, Quand vous serez Мадам.

M . Ю. Лермонтов

В лингвистической литературе для разных иноязыч­ных и заимствованных элементов лексики и фразеологии встречается немало терминов: «иностранное слово», «чу­жое слово», «варваризм», «экзотизм», или «экзотическое слово», «макаронизм», «алиенизм», «заимствованное слово», или «заимствование» и пр.; некоторые мы поста­рались отграничить уже в ч. I (см. гл. 1, с. 15 и гл. 4, •-, с. 39). Среди них и в отличие от них должен найти мес- < то и принятый нами термин «иноязычное вкрапление».

Некоторым писателям, в особенности классикам про­шлого, было присуще употребление более широкого кру­га иноязычных вкраплений. В старых произведениях за­падной литературы было принято пересыпать изложение мудрыми фразами, афоризмами и/или просто единичны­ми словами на латинском и древнегреческом языках: это не только считалось признаком эрудиции, но некоторые образованные люди в самом деле так говорили. То же в значительной степени касается и русской классической литературы, которой, кроме латинских и, меньше, древ­негреческих, присущи были главным образом француз­ские и, в несколько меньшей степени, немецкие вкрапле­ния '. Об их характере и числе в русских текстах можно судить, например, по материалу двухтомного Словаря выражений и слов, употребляемых в русском языке без перевода (т. е. авторы имеют в виду преимущественно прижившиеся нерусские единицы), в котором подавляю-

В болгарской классической литературе иногда встречаются турец­кие, реже — греческие слова и выражения, но в общем вкраплений в ней намного меньше.

262

щее большинство примеров — из литературы конца XVIII—XIX вв.¹

Кроме таких вкраплений писатели и теперь употреб­ляют повседневные слова и выражения на чужом для са­мого произведения языке. Они вкладывают их в уста своих героев или используют в авторской речи в интере­сах колорита или как деталь речевой характеристики, да­ют их в иноязычном написании или же транскрибируют (мы исключаем ломаную речь, о которой говорили в предыдущей главе).

С другой стороны, произведения современных авторов на всех языках испещрены иностранными словами и вы­ражениями (терминами, реалиями и пр.) гораздо боль­ше, чем когда-либо в прошлом, в результате интеграции наук и искусств и огромного увеличения международно­го обмена информацией и расширения круга фоновых знаний «человека с улицы». Полностью или отчасти ас­симилированные (заимствованные слова, в том числе и интернационального фонда), они подчиняются грамма­тическим правилам принявшего их языка и, в нашем по­нимании, не являются иноязычными вкраплениями: ав­тор употребляет их непреднамеренно, как привычные для него слова родного языка.

Иноязычными вкраплениями в нашей терминологии, как уже было сказано (ч. I, гл. 1), явля­ются слова и выражения (или, как иногда у Л. Толстого, целые пассажи и письма) на чужом для подлинника язы­ке, в иноязычном их написании или транскрибированные без морфологических или синтаксических изменений, вве­денные автором для придания тексту аутентичности, для создания колорита, атмосферы или впечатления начи­танности или учености, иногда — оттенка комичности или иронии².

Приблизительно такое же содержание некоторые ав­торы вкладывают в понятие «варваризм». Так, Д. Э. Ро-зенталь в своем определении

этого термина относит к варваризмам довольно разнородную лексику: иноязыч­ные слова вообще, реалии, термины, ломаную речь, при­чем недостаточно ясной остается разница между э к з о -

¹ Бабкин А. М., Шендецов Б. В. Словарь иноязычных вы­ражений и слов, кн. 1—2, М.—Л.: Наука, 1966.

² Интересно исчерпывающее изложение этого вопроса в рамках рус­ского языка в гл. 3 («Иноязычные выражения») книги А. М. Баб­кина «Русская фразеология, ее развитие и источники» (Л.: Нау­ка, 1970).

263

тической лексикой и варваризмами. Ав­тор иллюстрирует их одинаковыми по своему характеру примерами из Пушкина (для первых — «мантилья», «пан­на», «делибаш», «янычар», для вторых — «боливар», «брегет», «васисдас»); в дополнение к ним дает и не­сколько примеров из Маяковского («авеню», «стриты», «собвей», «элевейтер», «ажан», «пульке»). Ломаная речь, о которой мы говорили в предыдущей главе, иллю­стрирована отрывками из стихотворения Д. Бедного «Ма­нифест барона фон Врангеля»: «Вам мой фамилий всем известный...» и т. д. Однако тут же даны и примеры ти­пичных иноязычных вкраплений в их оригинальном ино­язычном написании и в русской транскрипции, первые опять-таки из Пушкина (vale, far niente, et cetera, in quarto, du comme il faut, tete-a-tete), вторые — из коми­ческой поэмы И. П. Мятлева «Сенсации и замечания г-жи Курдкжовой» («Адью, адью, я удаляюсь, Люан де ву...» и т.д.), являющейся ярким образцом «макаронических стихов»'. Там же Д. Э. Розенталь указывает на две функции элементов, обобщенных им под названием вар­варизмов: во-первых, служить передаче соответствующих понятий (к ним мы причисляем реалии и термины) и соз­данию местного колорита (не упоминая временного и со­циального колоритов, традиции или узуса на данном от­резке времени); а во-вторых, быть «средством сатиры для высмеивания людей, раболепствующих перед ино­странщиной, средством иронической речевой характерис­тики действующего лица». Со второй установкой мы тоже не вполне согласны, так как сатирический и ироничес­кий характер иноязычные вкрапления приобретают толь­ко в макаронической речи (в стихах и прозе) или при создании нарочито комических ситуаций. Кстати, макаро­ническая речь почти непереводима на язык этих вкрап­лений. Единственным и очень трудным, даже рискован­ным приемом было бы замещение их функциональным эквивалентом или аналогом на каком-нибудь другом язы­ке. Гораздо безопаснее превратить правильные «макаро­нические» вкрапления в ломаную речь. Ломаная же речь сама по себе — явление другого характера и не является иноязычным вкраплением (см. гл. 5).

И. Левый, с другой стороны, приводит к одному зна­менателю иностр анный язык и местный диа-

языка.

¹ Розенталь Д. Э. Практическая стилистика русского Изд. 3-е. М.: Высшая школа, 1974, с. 80—81.

264-

лект, называя оба «чужеродной языковой системой», которая «сама становится художественным средством и, как таковое, непереводима». Для нас диалект — отступ­ление от литературной нормы, и он рассмотрен нами тоже в предыдущей главе. Однако с иностранным языком дело обстоит иначе. «Чужой язык, принятый в среде, где создавался оригинал, — продолжает И. Левый, — часто бывает непонятен читателю перевода, поэтому чужеязыч-ную речь нельзя в переводе сохранить. Так, непонятны были бы финикийская речь в устах воина-пунийца из ко­медии Плавта «Пуниец», турецкая — в классической болгарской литературе, а для малообразованного чита­теля— и французская в «Войне и мире» Толстого. Если заменить чужеязычные выражения фразами на литера­турном языке переводчика, они утратят свое художест­венное качество; обычный перевод в сносках непригоден здесь, так же как и подстрочные пояснения исторических реминисценций»'. Тут мы бы возразили по двум пунк­там: во-первых, вряд ли и при постановках «Пунийца» в свое время в Древнем Риме финикийская речь воина была понятна всем зрителям или даже какому-то их большин­ству; во-вторых, говоря о французских вкраплениях в «Войне и мире», И. Левый забывает, что сам Л. Толстой их переводил, иногда в сносках (больше), а иногда и в тексте.

В мировой литературе наблюдается в основном два подхода в отношении иноязычных вкраплений в под­линнике: 1) автор вводит их без пояснений, рассчиты­вая, по-видимому, на контекстуальное осмысление и под­готовку читателя, или же, считая их элементами колори­та, атмосферы, для ощущения которых не обязательно их смысловое восприятие, иной раз даже мешающее, т. е. важна форма, а не вложенная в нее информация, и 2) ав­тор тем или иным путем доводит до читателя их значение. Первым путем вводятся итальянские, испанские, немец­кие и французские вкрапления у Хемингуэя, голландские и французские у Ирвинга Стоуна; второй характерен в некоторой степени для русских (Л. Толстой, И. А. Гонча­ров), немецких и болгарских писателей.