Непобедимый Боло
Шрифт:
К тому же из этих пяти только одну можно было назвать действительно хорошенькой. У Джоан Талмэдж слишком длинный нос и полное отсутствие подбородка, Мэри Фезердаун просто жирная, а у Кэтрин Холлис нечистая кожа. Сюзан Талмэдж еще можно счесть миловидной, но сама по себе она полный ноль. Нет, здесь мне никто не составит конкуренции. Можно спокойно забыть об этих неудачницах и заняться изучением того, что написано в приглашении.
Слова были изящно выведены рукой сестры Бриджет, четыре года тщетно бившейся над моим чистописанием. Приглашение было украшено цветным
«Всех Юных и Прекрасных Дев», — начиналось приглашение. Терпеть не могу этот высокопарный слог. Мистер Пенни говорит, что из всех торговых портов во всем секторе только в Камелоте еще так выражаются.
«Всех Юных и Прекрасных Дев благородные защитники Камелота просят почтить своим присутствием турнир в Пятнадцатый день Мая, в надежде избрать одну из их Достойного собрания Королевой Любви и Красоты, которая будет править нашими бедными сердцами и стремлениями и вдохновлять нас на великие свершения в их благосклонных глазах».
Я дважды перечитала всю эту галиматью. И чем же будет заниматься эта самая Королева Любви и Красоты? Вдохновлять на великие свершения? Кого? Есть только один настоящий рыцарь — защитник Камелота, и тот совершенно бесчувственный к женским чарам.
Остальные — всего лишь мальчишки с претензиями или же те, кто не смог пройти тест на космического негоцианта и теперь вынужден заниматься хоть чем-то, чтобы не свихнуться. Вот они и тешатся этими рыцарскими забавами, прекрасно зная, что сэр Кендрик всегда прикроет в случае опасности. Если только это когда-нибудь понадобится, в чем я лично сильно сомневаюсь.
— О, вот эта желтая такая красивая, — с придыханием произнесла Сюзан Талмэдж. — А ты как думаешь, Абигайль?
Услышав свое имя, я обернулась. Сюзан Талмэдж — дура набитая. Ненавижу желтый. Да еще ткань, которую она держала, растянув на ладонях, была неровно окрашена и какого-то тошнотного оттенка, напоминая сходящий синяк.
— Ну не знаю, Сюзан, — сказала я, пытаясь держаться доброжелательно, хоть она этого и не заслуживала.— Честно говоря, мне кажется, тебе бы больше пошел розовый.
Я сказала правду, я вовсе не пыталась уменьшить шансы соперницы. То есть они, конечно, все равно мне не соперницы. Но я вовсе не хочу оказаться на помосте единственной, выглядя лишь немного привлекательнее, чем обычно.
— Но розовый выбрала Мэри, — вяло запротестовала Сюзан.
— Тогда, может, возьмешь одну из этих, с рисунком? — предложила я.— Например, вот эту, с цветочными орнаментами, здесь много розового. Можно добавить и желтый, если тебе так хочется. Будет смотреться намного лучше.
— Спасибо тебе.— Сюзан заметно повеселела. Как будто ей самой не могло прийти в голову спросить один из образцов, что были перед самым ее носом.
— А какой цвет выбрала ты, Абигайль? — обратилась ко мне Кэтрин.
— Ах, я еще не решила, — ответила я. Но на этот раз солгала. Я нашла как раз такую ткань, какую хотела, но вовсе не собиралась сообщать об этом Кэтрин. — А ты?
— О, я думаю, газ, — ответила
Они продолжили чирикать про рисунки и материи, и моя мама была поглощена этим не меньше, а я вытащила грифельную доску и приступила к домашнему заданию. Не то чтобы меня так уж волновали уроки, но все лучше, чем болтать с этими курицами.
Пока они выбирали себе ткань и до того самого момента, как направились к выходу, я не обращала на них ни малейшего внимания. Я и так вела себя наилучшим образом, меня не в чем упрекнуть. Когда все вышли, я показала матери винно-красную парчу, которую себе присмотрела.
— Да нет, она чересчур темная и тяжеловесная для такого повода, — не согласилась мама. — Лучше бы что-то в пастельных тонах или белое. Ты же молоденькая девочка и одета должна быть соответственно.
Я взвыла:
— Но в этих блеклых тонах я выгляжу просто отвратительно. И ты сама знаешь, как мне идет красный. Особенно такой темный. Если хочешь, нижнее платье можно сделать белым, даже добавить серебра. Ну как, на твой вкус, это будет достаточно девичий наряд?
Матери нечего было возразить. Мне действительно очень идут глубокие оттенки драгоценных камней, во всех остальных цветах я напоминаю труп. Это ее вина, потому что я унаследовала ее цвет кожи и волос, и маме это прекрасно известно. Я ни разу не видела, чтобы сама она надевала что-нибудь нежно-голубое или в близкой гамме. К нашей голубовато-белой коже и черным волосам это совсем не подходит.
Еще я бы хотела, чтобы волосы у меня были не черного цвета, это мне тоже в себе не нравится. Вот бы мне рыжую шевелюру, как у Джоан Талмэдж, потому что в том случае, если бы мне довелось выйти из себя, все списали бы это на цвет волос и меня бы не тронули. А сейчас, когда я сержусь, меня за упрямство и неуравновешенность наказывают дополнительной зубрежкой. Когда я наконец смоюсь с этой планеты, первое, что я сделаю, — это выкрашусь в ярко-рыжий цвет.
Итак, я остановилась на красной парче, чудесном белом шифоне с серебристой нитью и широкой серебряной ленте, расшитой красными розами. Всю дорогу домой, примерно полтора квартала, мама с воодушевлением обсуждала со мной фасон.
Я так утомилась разыгрывать из себя примерную девочку, что готова была прямо в ту же минуту положить конец этому фарсу. Может, если сказать родителям, что я намерена сделать, они избавят меня от необходимости участвовать во всех этих камелотских забавах. В следующем году...
Но мои предки — образцовые жители Камелота. У нас во всем доме не найдется ни одного электронного прибора, если только не считать кое-какой допотопной рухляди. Да они, наверное, запрут меня дома, если только узнают о тех нескольких вылазках в порт. Я не могу сказать им, что собираюсь отправиться в большой мир. Они попросту не поймут. Самим-то им в жизни не хотелось никуда ехать. Они совершенно счастливы уже тем, что могут себе позволить иметь этот дом и магазин, и женить Эндрю, и тому подобные глупости. Ну а чего я хотела? В конце концов, разве я не знаю своих родителей?