Непокорный алжирец
Шрифт:
Малике взглянула на обложку книги и, не веря своим глазам, удивлённо подняла стрельчатые
Широко улыбаясь, вошёл доктор.
— Прости меня, дорогая… Был у генерала и не смог тебе позвонить. Прости, пожалуйста!..
Он взял Малике за обе руки, заглянул в лицо. У неё заколотилось сердце; сейчас, сейчас всё решится.
Доктор присел на край дивана, не выпуская рук Малике из своих, с мягкой настойчивостью потянул девушку к себе. Она тоже опустилась рядом. Замирая и чувствуя, как краска заливает лицо, Малике сказала:
— Ахмед, я пришла спросить…
Тут ворвалась в гостиную Джамиле-ханум, словно за ней гнались.
— Ах, дети, пожар в городе! Идёмте на балкон, оттуда всё видно. Полыхает как! О боже!
Взявшись за руки, Малике и Ахмед поспешили за ней. С балкона действительно хорошо были видны тяжёлые клубы дыма, сквозь которые изредка, багровыми вспышками, пробивалось пламя.
Жгучее дыхание пожара, казалось, опалило и доктора. Лицо его стало каким-то жёстким, недобрым.
— Негодяи! — с гневом произнёс он. — Это горит школа «Адилия».
Малике кивнула.
— Я видела, когда проезжала мимо… Кто это сделал, Ахмед? — тихо спросила она.
— Кто? Наши благодетели, господа европейцы! А ещё кричат во всю глотку: «Цивилизация!..»
Малике погрустнела. В памяти ожили слова матери, гнев отца, тяжёлый характер которого она достаточно хорошо знала, чтобы принять его угрозы за минутную вспышку. И страх за Ахмеда с новой силой охватил душу девушки.
— Дети, идите чай пить! — уже из комнаты крикнула вездесущая Джамиле-ханум.
Молодые люди сели за небольшой, искусно сервированный столик, доктор разлил чай. Погружённая в свои думы, Малике словно не замечала подвинутого к ней стакана.
— О чём задумалась, дорогая? — Ахмед осторожно взял руку девушки в свои тёплые ладони.
Малике подняла на него полные тревоги глаза.
— Зачем тебя вызывал генерал?
— А ты полагаешь, зачем? Всё та же старая песня: Алжир это Европа, ассимиляция алжирцев и французов исторически необходима… партизан помянул недобрым словом. И в конце разговора предложил мне пост мэра города.
— Мэра города?!
— Ну да. Сам тоже здесь собирается остаться, желает вместе со мной работать.
— Ну, а ты… — Малике была само внимание. — Что ты ответил ему?
— Поблагодарил за честь и сказал, что более подходящей кандидатуры, чем Бен Махмуд, не вижу. Он как будто даже огорчился. Я, говорит,
Малике высвободила руку и, нахмурившись, несколько минут молчала.
— Ты огорчена моим решением?
— Да, — кивнула девушка. — Не нужно было так разговаривать с генералом. Если бы ты стал мэром, отец наверняка согласился бы…
— Малике, пойми, генерал ловит рыбку на золотой крючок. Сегодня я соглашусь стать мэром, завтра должен буду проводить французскую политику в Алжире. Нет, ходить в лакеях у колонизаторов-не по мне!
Малике вздохнула. Снова вспомнились недавние слова матери.
— Ахмед, — решившись, спросила она, — говорят, что ты снабжаешь оружием партизан. Правда это?
Вопрос был совершенно неожиданным, но доктор ничем не выразил своего удивления.
— Я не стал бы что-то скрывать от тебя, дорогая, — спокойно сказал он. — С партизанами я не связан и никакого оружия им не поставляю и даже предпочитаю стоять от политики в стороне. Конечно, это вовсе не значит, что я закрываю глаза и ничего не вижу. Ведь сколько лет судьбу народа оплакивают даже собаки! Сколько сёл сожжено и разрушено, сколько людей осталось без крова. Во имя чего?!
Доктор смотрел на Малике, ожидая от неё ответа. Но девушка молчала, опустив голову, и он продолжал:
— Генерал утверждает, что партизаны собираются уничтожить всех европейцев. Не знаю, то ли генерал сгущает краски, то ли партизаны палку перегибают, — я ещё не разобрался, Но одно я понял достаточно ясно: нет такой цели, во имя которой можно подвергать унижению и уничтожению целый народ. Боже мой, да я сам только сейчас начал понимать, что я — алжирец! И благодарить за это я должен таких «благодетелей», как генерал Ришелье. Это они пробудили во мне чувство национального достоинства!
Решид облегчённо вздохнул, наконец-то он всё сказал Малике. Никогда ещё он так серьёзно и откровенно не разговаривал с ней. Теперь всё зависит от её решения. Сумеет ли она отстоять своё чувство, не смалодушничает ли перед родительским гневом? Хватит ли у неё характера? А Малике слушала, радуясь, что все опасения напрасны и её Ахмед не связан с этими страшными партизанами.
— Отец тебе вчера ничего не сказал? — спросил доктор, снова завладев рукой девушки.
Малике вспыхнула.
— Не надо скрывать от меня ничего, девочка, — ласково сказал доктор. — Я понимаю твоё состояние. Конечно, согласие отца важно, но боюсь, мы с ним не поладим.
— Значит, ты меня любишь! Всё остальное неважно… Я знала, ты не можешь меня не любить! — воскликнула Малике и смутилась, вспомнив, что девушке так говорить не подобает.
— Ты прелесть, — сказал Ахмед с нежностью. — Я тебя очень люблю.
Решид и в самом деле чувствовал сейчас такую огромную любовь к Малике, что теснило в груди.
В дверях появилась растерянная Джамиле-ханум.
— Мама твоя приехала, Малике-джан… Во дворе ждёт, отказалась зайти в дом.
Малике виновато посмотрела на доктора.