Неполучившийся коммунизм. Книга 2
Шрифт:
Угроза что ни на есть реальная. Разговор не в бровь, а в глаз.
– Что вы хотите?
– Хотим мы немного: полдома вам на ДСК, десять процентов городу, сорок Главку.
– Не знаю, сам я не уполномочен решать такие вопросы. Соберу партком, доложу.
– Имейте в виду, на днях состоится бюро Ленинского райкома партии, где заслушают ваше персональное дело.
– До свидания.
Строев вышел взмокший. Разговор состоялся интеллигентный, но за каждым словом выглядывала иголка.
Заседание парткома назначили через три дня, многие члены парткома работали по сменам.
– Говорил я вам, Геннадий Евгеньевич, забыть про свои старые поступки. Не прислушались к моим словам. Теперь ваше самоуправство так не сойдёт. Ваш разговор с Колычевым я знаю. Вы собираетесь выполнять его распоряжение?
Строев молчал. Что говорить, когда партком не состоялся?
– Говорите, мы ждём.
О чём говорить, вспоминать им, с чего вся эта бадяга началась? Рассказывать, как строили дом? Просить прощения? За что? Все перед Ельциным были, видели, слышали. Чего ещё надо?
– Товарищи члены бюро райкома, после беседы с председателем горисполкома я не смог собрать членов парткома, ходят по сменам. Завтра он состоится, обсудим и доложим вам, в город. Сейчас большего я не скажу.
– Так не пойдёт. Товарищи, прошу высказываться.
Проговорили больше получаса, перемывая Строеву кости.
Он о себе узнал такое, чего сам и не догадывался: не коммунистичен, не партиен, не… не… не…
– Такое у нас по вам мнение. В основном члены райкома высказались за объявление вам выговора на первый раз. Кто за? Единогласно. Идите и подумайте о своём поведении. Следующее наказание возможно намного строже. До свидания.
Строев вышел.
– Ну даёт, Михаил Пахомович, не ожидал от него такого поступка. Большой человек, а как школьник – написал заявление. Мог бы сам вызвать, объяснить, чего им всем надо от меня? Нет, написал…
Партком проходил бурно. Никто из присутствующих не мог понять, как так можно? Ельцин дал всем начальникам прямое поручение. Казалось, что проще, выполните и точка… Права была крановщица, ставя ему свои, как ей казалось, актуальные вопросы. О чём она ему говорила, так и получилось. Кто написал письмо? Авторов среди членов парткома не оказалось… Люди работали для себя, знают номера квартир. Дурдом получается. Ком неразрешимых вопросов. Начальник ДСК молчит, он не против самого дома, но что делать? Как поступить в сложившихся условиях – не знает.
Строев слушал, размышлял, не вмешивался в творческий процесс. Наконец взял слово:
– Товарищи, я не на стороне наших недоброжелателей. Видите, как в Москве поступили? Пусть не я писал это злополучное письмо, но его Ельцину не передали, а спустили сюда. Тем самым москвичи дали нашим руководителям повод почувствовать себя в безопасности. Нет у нас поддержки в Москве. Чего-то в нашем королевстве сломалось. Говорят одно, на деле далеко не так. Вообще, и в нашем конкретном случае один у нас выход – согласиться с горисполкомом, пока всё не отобрали. Мне вчера выговор в райкоме уже влепили. Потом дом не примут, прицепятся к качеству, это я уже проходил на старой работе. Против всей вертикали власти мы бессильны.
–
– Пятьдесят процентов лучше, чем ничего. Жалко, конечно, своего труда. Расскажу вам из превратности жизни. Родился я на Колыме, там, где Чукотка, так вот у чукчей и у алеутов в голодный год старшие, родители, съедают своих детей, дабы не умереть от голода, потом вновь рожают новых детей, чтобы сохранить своё племя от вымирания. То же предстоит нам. Половина не получит квартир в этом доме. Кто работал бесплатно – выдадим за работу деньги. Пересмотрим списки. Остальных расселим по очереди в следующих домах. Появится стимул: брать землю, проектировать и строить для себя. Извинимся перед людьми, нас поймут. Будем более внимательны к людям, разъясним им ситуацию. Как вы считаете, Владимир Иванович? – Строев обратился к начальнику ДСК.
– Пожалуй, на этот раз я соглашусь с вами, это действительно единственно правильное решение, выход из сложившегося положения… Думаете, меня не достают? Ещё как достают.
– Геннадий Евгеньевич, скажите нам, пожалуйста, нашей партии можно верить, когда они создают такой бардак? И вы думаете, только у нас? По всей стране… Мы с вами тоже болтунами получаемся. Я не хочу быть со всеми с ними болтуном. Да, я член партии, но наших руководителей не понимаю и не поддерживаю.
– Согласен с вами, товарищ Галимов, есть о чём подумать. Более сильных аргументов, чем привёл ранее, подобрать не могу… Так что, товарищи, сказать завтра городу, Главку, будь они неладны?
– Мы с вашим предложением согласны. Плетью обуха не перешибёшь.
– Хорошо, так и запишем в протокол. Я его подкорректирую, подпишем, отдам им. Тяжёлая предстоит нам процедура. Главную часть работы, Ольга Степановна, возьмите на себя, на профсоюзы. Долго придётся киселя хлебать и зализывать раны. Спасибо, товарищи, за работу. До свидания.
Члены парткома вышли из кабинета, Строев остался один.
«Что же это такое? Где ни работаю, стараюсь делать как лучше, получается не поймёшь чего. Началось с армии – не туда взяли, куда надо, пришлось самому проявлять инициативу, так с тех пор и идёт. Какая-то сплошная полоса невезения. Любую поставленную цель необходимо добиваться с боем… Были, конечно, и светлые дни. Взять хотя бы Григория Пономаренко, знаменитого песенника, композитора».
Строев сидел в кресле с полузакрытыми глазами, улыбнулся. Ему вспомнилось, как недавно одного из участников песенного конкурса композиторов Союза, проходившего в Тюмени, привёз к себе на предприятие – Григория Пономаренко, для товарищеской встречи с коллективом. О нём он знал очень мало, о его творчестве и вообще не имел понятия. Как и подобало в то время, на конкурс была приглашена городская элита. Вход по пропускам. Приглашения достались ему и председателю профкома.
Честно, смотреть и слушать было некого. На уровне выглядел только Пономаренко и его молодая голосистая крепкая жена, солистка Кубанского хора, которым и руководил её муж. Возникла мысль: «Почему бы не пригласить его на ДСК? Пусть выступит перед рабочими». Сказано – сделано. Строев сходил в горком партии, похлопотал у нужных людей. Разрешили.