Неправильный красноармеец Забабашкин
Шрифт:
– А потому, что перед нашей группой поставлена совсем другая задача. Нам танки остановить надо. Пехоту же противника побьют наши стрелки.
– Так нету танков тех. А пехота – вот она. Лёха их видит и всех быстренько кокнуть может. Верное дело. Стрелять нужно.
– А я говорю, что отставить! Пехота не наше дело. Наверняка приближение противника наши бойцы видят. Просто подпускают ближе, чтобы потом, с короткой дистанции, бить наверняка.
Последние слова Воронцов произнёс неуверенно. И его неуверенность была закономерной. Очевидно, что наши воины совершенно не видели наступающего противника, а значит,
Я посмотрел в сторону Троекуровска и озвучил предложение.
– Товарищ лейтенант государственной безопасности, а что, если нам направить одного из бойцов с донесением в штаб?
Оба наших условно добровольных помощника с надеждой перевели свои взгляды на чекиста.
Я же продолжил свою мысль:
– Ну а почему бы и нет? Расстояние до Новска для мотоцикла плёвое. Пусть один боец сгоняет и в штабе всё расскажет.
Моё предложение повисло в воздухе. Воронцов чуть подумал, убрал бинокль и, по привычке почесав подбородок, сказал:
– Хорошая идея, Лёшка. – Перевёл взгляд на красноармейцев и принял решение: – Садовский, давай ты. Мухой мчишь в город и доложишь лично комдиву Неверовскому, что мы наблюдаем продвижение пехотного взвода немцев, которые незаметно, ползком, пытаются подобраться к северной части наших окопов. Лично комдиву! Из уст в уста! Понял?
– Да! – ответил тот с готовностью.
Так как больше никаких приказаний не было, Садовский собрался выполнять приказ. Но в последний момент я его остановил, потому что в голову мне пришла новая мысль.
– Подождите. Товарищ командир, вам, наверное, лучше поехать вместе с красноармейцем.
– Зачем это ещё? – не понял тот.
– Так вас и в штаб пустят без проблем, и донесение проверять не нужно будет. Одно дело – слова простого бойца, а другое дело – слова лейтенанта государственной безопасности.
Звание товарища чекиста я постоянно был вынужден выговаривать именно полностью, как бы длинно оно ни звучало. Воронцов служил в серьёзном ведомстве. И если бы я сказал просто «лейтенант», то это бы совершенно не соответствовало его настоящему званию. Дело в том, что в органах госбезопасности свои табели о рангах, и звание лейтенант госбезопасности приравнивалось к воинскому званию капитан.
И вот этот капитан, внимательно выслушав меня, с моими логичными доводами в общем-то согласился. Однако помнил он и о приказе, который мы получили. А потому покидать позицию не спешил.
И мне необходимо переубедить его, ибо я был уверен, что сейчас, когда все взвинчены в ожидании наступления, когда наше командование боится трусости, самовольного оставления позиций, саботажа и дезинформации, убедить командиров поверить сбежавшему с задания красноармейцу будет непросто. Да и долго будет идти информация. Пока Садовского остановят, пока задержат (ибо не могут не задержать), пока доложат командиру, пока тот доложит в штаб, пока те примут решение и захотят проверить полученную информацию, утечёт очень много драгоценного времени.
Всё это я высказал чекисту, а затем, чтобы мои слова звучали более убедительно, решил напомнить, что первую скрипку в данном оркестре всё же должен буду играть я. И что с позиций никуда отлучаться не собираюсь.
В конце же своей речи, показав на наручные часы, что были надеты
– Мы теряем время, товарищ лейтенант госбезопасности. Если противник захватит наши окопы, то остановим мы танки или нет, уже будет не так важно – нас всех убьют. Поэтому давайте действовать согласно сложившейся обстановке, которая поменялась не в нашу пользу. Сейчас важно донести до командования полученную информацию. Быстро и без проблем это сделать можете только вы. А пока вы думаете и сомневаетесь, немцы в наши окопы уже вскоре точно залезут. Больше нельзя медлить ни секунды! Выкиньте всё из головы и езжайте на доклад. Быстрее уедете – быстрее вернётесь. Сейчас самое важное – это предупредить штаб!
Воронцов от моих слов поморщился. Было видно, что он прекрасно понимает сложность ситуации. С одной стороны, у него есть приказ оставаться здесь. А с другой – внезапно напавшие немцы могут свести все планы на нет.
В конце концов, чекист, в очередной раз посмотрев в бинокль в сторону Троекуровска и не увидев там техники врага, принял решение:
– Ладно. Твоя правда, Забабашкин. Пока основного наступления нет, мы быстро обернёмся. Садовский, двигай за мной.
– Подождите! А я?! Я тоже хочу! – неожиданно начал паниковать Зорькин, который последние несколько минут молчал.
– Ты? – удивился Воронцов. И напомнил: – Ты же не водишь мотоцикл. Сам говорил.
– Я обманул. Вожу! Знаете, как хорошо вожу?! Очень хорошо! Вмиг домчим!
Было прекрасно видно, что боец врёт и просто хочет под этим предлогом покинуть позицию. И видно это было не только мне, но и чекисту.
Тот состроил злобную гримасу на лице и прорычал:
– Отставить, я сказал! Садовский поведёт! Ты здесь! Вторым номером у Забабахи! Понял меня?!
– Но я… но я тоже могу!
– А я тебе последний раз сказал: нет! Ты остаёшься здесь с Забабашкиным. И делаешь всё от тебя зависящее, чтобы, если будет необходимо, ему помочь! Это приказ! А за его невыполнение в боевой обстановке сам знаешь, что будет! Приказ понятен?
– Д-да, – чуть заикаясь, промямлил поникший Зорькин.
Воронцов, видя, что боец находится в нервном состоянии, не стал его ещё больше кошмарить и даже постарался немного подбодрить:
– Да не бойся ты. Оглянуться не успеешь, а мы уже вернёмся. Тут расстояние для мотоцикла маленькое. Туда пару километров и обратно столько же. Быстро обернёмся. Считай, что через пять минут уже здесь будем. Вы и соскучиться не успеете.
– Ага, – кивком подтвердил явно повеселевший Садовский и поторопил: – Ну, командир, поехали, что ль?
Воронцов вновь глянул в сторону немцев, потом посмотрел в сторону позиций наших войск, вновь убедился, что защитники не видят приближающегося противника, резко развернулся на сто восемьдесят градусов и, глядя в пустоту, сказав: «Мы скоро! Держитесь!» – пополз на противоположную сторону лесопосадки, в направлении места, где были замаскированы два мотоцикла, предназначенные для отхода с позиции.
Через несколько секунд раздался звук заведённого мотора, а затем он стал удаляться.
Зорькин, тяжело и отрывисто дыша, стиснул зубы, посмотрел в ту сторону, опустился в окоп, сел на ящик из-под снарядов, что остался после минирования, обхватил голову руками и взвыл, словно бы от бессильной злобы.