«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica»)

Пекуровская Ася

В сонете номер 7 мне хотелось бы прокомментировать последние две строки: «Кафе. Бульвар. Подруга на плече. / Луна, что твой генсек в параличе». [110]

Конечно, нужно обладать безграничной фантазией, чтобы представить себе «луну», повторяющую контуры «Генсека в параличе» или, наоборот, представить себе «Генсека в параличе», повторяющего контуры «луны». Но, возможно, Бродский даже не утруждал свою фантазию, a Генсек напросился сам собой, предложив рифму к слову «на плече». Но меня в этой строфе привлекло неуважительное отношение к Генсеку. Ведь не прошло и двух лет с того памятного дня, когда Бродский писал тому же Генсеку прощальное письмо (см. главу 10), в котором своими словами передал первую строку шестого сонета к Марии Стюарт.

110

Вот мой перевод для английской версии: “Cafes, boulevards, the girlfriends for your pleasure. / The moon like your Gensek in paraplegia”.

Я уже готова была закончить разговор о сонетах Бродского словами

А. Штоля о том, что адресат этих сонетов есть не реальная историческая личность, а некий образ Мари, зачем-то Бродскому нужный (то же касается второго адресата, Марины Басмановой, добавлю я от себя. – А. П.) <…> Важно понять, зачем он такой, в этом произведении. Шиллеру вот понадобилась страстная и гордая женщина; да, совершившая в прошлом преступление и раскаявшаяся в нем; а сейчас занятая своим противостоянием Елизавете, сопернице по власти и по выраженности женской личности, если можно так сказать». [111]

111

Штоль, А. Op. cit.

Да, Шиллер упомянут здесь очень кстати. Ведь он был вторым заявленным источником, подвигнувшим Бродского на сочинение сонетов о Марии Стюарт, хотя именно Шиллер, как сообщает нам автор, нанес Истории непоправимый урон: «Что делает Историю? Тела. / Искусство? Обезглавленное тело. / Взять Шиллера: Истории влетело / от Шиллера. Мари, ты не ждала, / что немец, закусивши удила, / поднимет старое, по сути, дело: / ему-то вообще какое дело, кому дала ты или не дала?» [112]

112

Вот мой перевод для английской версии: “What makes the history? Soul cases? / Art? Decapitated corpse that gallops? / Mark Schiller: History was walloped / by Schiller. Oh, Marie, did you, to wit, / expect a German, biting at his bit / to raise the old, forgotten saga / of your affaires at some shores of sagar?”

Но в чем именно провинился Шиллер перед Историей? Куда он разбежался, «закусив удила» (кстати, удобно рифмуясь с «ждала» и с «дала»)? Бродский убежден, что этот «немец» потому разбежался, что хотел шпионить за шотландской королевой через замочную скважину ее спальни. Но тут его как раз ждал очередной сюрприз. Шиллер меньше всего думал о спальнях. Иначе бы он не описал жизнь Марии Стюарт за три дня до гильотины. Полагаю, его интересовало, как шотландская королева встретила смерть. Бродский же, желая полакомиться «клубничкой» [113] за счет Шиллера, текста Шиллера не читал, хотя и пытается убедить нас в противном. А прочитай он Шиллера, то, скорее всего, пожелал бы узнать, почему этого «немца» так волновала топика смерти. И едва этот вопрос был бы задан, Бродский бы открыл для себя тропинку к детективу, который он так безуспешно сочинял. Тут и знание Баратынского сильно бы пригодилось.

113

«Гоголь в “Мертвых душах” пускает в оборот новое значение слова клубничка: “что-нибудь скабрезное, эротическое, нескромное”. Это выражение приписано поручику Кувшинникову, который “простых баб не пропустил. Это он называет попользоваться на счет клубнички”. Понятно, что слово “клубничка” в этом употреблении приобретает отпечаток едкой, презрительной, хотя и несколько грубоватой иронии. Новое словоупотребление подхватывается всеми писателями гоголевской школы. Оно свойственно Григоровичу, Тургеневу, Достоевскому, Салтыкову-Щедрину и другим». Виноградов, В. История слов. URL:narod.ru/klubnitschka.html.

Шиллер поры своего дезертирства из армии выпустил «Антологию поэзии» (1782), из предосторожности назвав себя анонимом из Тобольска. Там есть стихотворение под названием «Детоубийца», которое породило много анекдотов и заворожило, среди прочих, Баратынского. [114] В нем речь шла о преступной матери, убившей своего младенца в отместку покинувшему ее любовнику. В тексте Шиллера меня будет интересовать лишь монолог героини, которую ведут на эшафот:

«Я сегодня в том же белом платье. / Жертва ада – здесь стою, нема. / Только вместо роз – как знак проклятья, / смерти черная тесьма» (перевод Л. Гинзбурга). [115]

114

Стихотворение «Недоносок» (1835), где шиллеровский сюжет оказался несколько измененным.

115

Вот оригинал этих строк:

Wehe! – die Geopferte der H"olleSchm"ukt noch izt das weisslichte Gewand,Aber ach! – der Rosenschlaifen StelleNahm ein schwarzes Todenband.

Наряд героини Шиллера повторяет, как отметил Алексей Панфилов со ссылкой на исторические документы, наряд другой знаменитой детоубийцы – фрейлины супруги Петра I Марьи Даниловой:

«Несчастная преступница приведена была на лобное место в белом шелковом платье с черными лентами», – сообщает Я. Штелин (цит. по: Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Я. Штелиным. М., 1829. Ч. 2. С. 9), хотя… немецкое издание его книги появится лишь в 1785 году, то есть три года спустя после выхода «Антологии…»

Шиллера. М. И. Семевский, в свое время скрупулезно собравший легендарные сведения об этом событии, предположил, что преступница, в которой молва подозревала возлюбленную Петра I, в последний раз надеялась своим нарядом пробудить в нем угаснувшие чувства [116] .

116

Панфилов, А. Е. А. Баратынский, Г. Уэллс, А. Кристи. URL:stihi.ru/2012/06/22/5472

В английской версии (Панфилов указывает на источник – A. Gordon, J. Hanway, J. Cook) Мария Данилова будет переименована в Марию Гамильтон, тем самым обретя «шотландское происхождение» и разделив судьбу «героини хорошо знакомой им шотландской баллады – фрейлины Марии Стюарт, тоже детоубийцы». [117] .

И тут уместно вспомнить столь удачную рифму Бродского. Именно в этом месте Шиллер действительно «закусил удила», припомнив анекдот о фрейлине Гамильтон и «заставил… шотландскую королеву одеться на казнь так же, как была одета героиня его собственной баллады 1782 года и ее прототип Мария Гамильтон: “На ней белый праздничный наряд; на цепочке из мелких шариков – Agnus Dei, у пояса четки. В руке у Марии – распятие, на голове диадема; большое черное покрывало откинуто назад. При ее появлении все расступаются, выражая ужас и скорбь» (действие V, явление 6; перевод Н. Вильмонта).

117

The English and Scottish Popular Ballads. Ed. by F. J. Child. Boston, 1890. Р. 381–385. 392–394. Цит. по: Панфилов, А. Op. сit.

Причем сделал он это описание ее наряда в ремарке не только в угоду легенде, но и вопреки исторической истине. Историки сообщают прямо противоположное: королева перед казнью была одета в коричневое платье, черный плащ и белое покрывало. [118]

Хотя детальный анализ сонетов не входит в мои планы, все же не могу удержаться от наблюдения (доказательство обещаю представить при анализе прозы), что фантазия заменяет Бродскому отсутствие либо подлинного знания, либо логического мышления. А спасает его то, чем он владеет лучше всего, а именно фантастическая рифма. Например, в десятом сонете Бродский рифмует «Камену» с «краснознаменный» и «жижицей пельменной», а «вечера» с «вчера» и «изделиями хромого бочара», после чего скрещивает «жижицу пельменную» с «изделием хромого бочара». И почитатели Бродского тут же хлопают в ладошки, отметив отсылку к «Запискам сумасшедшего». Но у Гоголя все на месте. Сумасшедший Поприщин наблюдает за затмением луны и видит там «изделие хромого бочара». Однако, если подменить «луну» «жижицей пельменной», как это делает Бродский, что делать с «изделием хромого бочара»? А если ссылка на «изделия хромого бочара» восходила не к Гоголю, а к Достоевскому (см. «Дневник писателя» за февраль 1877 года), чего комментаторы не увидели, там это сравнение было бы полной бессмыслицей. [119]

118

Ibid.

119

Пекуровская, А. Страсти по Достоевскому. Механизмы желаний сочинителя. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 55–56, 205–206.

Глава 7

Комфорт или дискомфорт?

В 1971 году Бродский впервые попадает в Литву и, кажется, чувствует себя за границей. Посетив еврейский квартал, он размышляет над собственной судьбой, окажись он там сто лет назад. Альтернатива вырисовывается такая: либо пасть в Галиции за веру, царя и отечество, либо… И он выбирает второй вариант:

Так пейсы переделать в бачкиИ перебраться в Новый Свет,Блюя в Атлантику от качки. [120]

120

В переводе Алана Майерса эти строки прозвучали так:

…then shape Jews' ringlets into sideburnsand off, on to the New World like a shot,puking in waves as the engine churns.

А в моем переводе так:

Thus, side-locks tweaking into stubbles,To the New World I promptly stumbled.My boat had keeled along the oceanCompelling me to puke from motion.

Эффектное слово «вышибон», когда-то брошенное мне в утешение, оказалось эвфемизмом. Уже осуществившаяся мечта «перебраться в Новый Свет» виделась Бродскому, как «изгнание» и синоним к другому слову собственной чеканки: «психологический дискомфорт». Это слово особенно раздражало соотечественников Бродского, которые испытывали дискомфорт другого порядка.

«Изгнание Бродского, – пишет Эдик Лимонов, – это изгнание импозантное, шикарное, изгнание для людей со средствами. Географически – это Венеция, это Рим, это Лондон, это музеи, храмы и улицы европейских столиц. Это хорошие отели, из окон которых видна не облупленная стена в Нью-Джерси, но венецианская лагуна. Единственному из сотен эмигрировавших русских поэтов, Бродскому удается поддержать уровень жизни, позволяющий размышлять, путешествовать и если уж злиться, то на мироздание».