Неприкаянные
Шрифт:
Как и на своем холмике пастушьем, Доспан замер ровно посох, воткнутый в землю, не шелохнется, не переступит с ноги на ногу, глазами лишь водит из края в край. Думает не о гостях, что должны вот-вот появиться в степи, а о серебряной монетке, подаренной ему Кумар. Принесла ли монета счастье, стала ли началом богатства? Думает, потому что все потерял, взяв в руки белый кружочек. Нашел же только вот этот чек-пен, что накинул на него Али. Нарядный и, должно быть, дорогой, но чужой. Оступись Доспан тут, поднимаясь или спускаясь с холма, снимут с Доспана чекпен, снимут так же легко, как и надели. И останется он голым, босым. Не радовало
Опять пришло сомнение: не бросить ли монету? В песок или в воду, на дно озера… Не вернуть ли себе посох?
Размышляя так, Доспан, однако, не терял из вида край степи, откуда должны возникнуть всадники. На беспокойные вопросы Али: «Ну, как там?» — отвечал уныло: «Никак. Нет еще биев!»
К полудню замучились, ожидаючи, и мясники и овцы, запарился Али, бегая то от юрты к котлам, то от котлов к юрте. Доспан наконец сказал:
— Едут!
— Не ошибся ли, сынок? — спросил потерявший надежду Али.
— Нет, Али-ата. Только те ли это бии, которых мы ждем?
— Биев не так много в степи, чтобы хозяин наш обошел приглашением хотя бы одного.
Заслонив лицо от солнца рукой, Али всмотрелся в даль: по сухому травяному ковру скакали всадники. Один был на рослом белом коне.
— Это Маман, — сказал Али. — Бий из рода оймауыт.
Доспан знал только одного Мамана, великого Маман-бия, давно ушедшего из этого мира; поэтому, услышав имя его, удивился и переспросил:
— Маман?!
— Да, сынок. В честь великого бия детей, родившихся в год, когда Маман повез белому царю просьбу каракалпаков о присоединении к русским, многие степняки назвали Маманами. Назвали этим именем и нашего гостя. И не ошиблись. Достоин он своего имени. Ты заметил на его голове черную шапку? Это шапка скорби. Дал клятву бий: «Не сниму, пока народ наш не достигнет своей цели, не станет свободным». Так говорил и великий Маман. До самой смерти носил черный колпак. И ездил на белом коне…
— И этот на белом!
— Я же говорю: гость наш достоин своего имени.
— С открытым ли сердцем едет к нам? — обеспоко-енно спросил Доспан. Не знал пастух, для чего собирает Айдос совет биев, но догадывался, что не праздник это для старшего бия, а испытание.
Что на сердце, одному богу известно, — развел руками Али. — Вот про того, который едет с Маманом на гнедом коне, не только бог, но и я знаю. Орынбай-бий из племени мангыт, единственный сын Убайдулла-бия, раньше всех каракалпаков переселившегося в эти края. Его воспитали бухарские муллы, им и отдал он свою душу. Орынбай не любит нашего Айдоса, косо смотрит на него, но за дастарханом говорит ему приятные слова и улыбается весело.
— Обман, значит? — помрачнел пастух. Страшным показался Доспану совет биев. Не искренние люди собирались на него.
— Все так, — махнул рукой Али. — На губах улыбка, за пазухой камень.
— И бросят камень? — испугался Доспан. Когда-нибудь бросят, на то и держат…
— Сегодня бросят?
— Это тоже одному богу известно. Но если бросят, то не все и не сразу. Орынбай переменчив, как весенняя туча: утром летит на север, днем — на юг. Не знает ду ша постоянства. Он и одежду меняет, и коня своего. Зимой, подобно хивинцам, прикрывает голову шегирме, весной и осенью, как бухарец, — чалмою, летом — нашей черной шапкой. Сюда едет на гнедом, обратно поскачет на чубаром, которого ведет на поводу стремянный.
— Сейчас-то
— Скачет в черной — верно, а в какой прискачет — бог знает.
Пока судили о Мамане и Орынбае, из- за холмов вылетела вторая стайка всадников. Торопливая. Хорошие кони были под седлами гостей и несли их стремительно к высокому холму совета. В стайке было много всадников, но Али назвал лишь двоих: Ещана и Есенгельды.
— Смелые бии! — сказал он с восхищением. — Смелые и гордые. За хвостами других коней не скачут, впереди лишь. Смотри, обгонят Мамана и Орынбая. Ха, сейчас обойдут…
Доспана соперничество биев не заняло. Услышав опять знакомое имя, он произнес удивленно:
— Али-ата, что же это бии берут друг у друга имена?
— Не догадался? Хотят вместе с именем взять и величие другого бия.
— Или наш дедушка Есенгельды велик?
— Был велик… В твоем возрасте убил ненавистного людям правителя, избавил народ от мучений и тем прославил себя на всю степь.
Оказывается, злой, завистливый, ворчливый Есенгельды — богатырь. Только богатырь способен победить могущественного правителя! Удивительно! Не укладывалось такое в голове Доспана. Богатыри рисовались ему молодыми, сильными, добрыми, искренними. Старому, противному Есенгельды не подходило все это. Обескураженный Доспан посмотрел на Али: не поможет ли распутать перемешавшиеся мысли, вытянуть из клубка главную и верную?
— Иной палван поднимает десять быков подряд, — пояснил Али, — и силы остаются на одиннадцатого. Другой одного поднимет — надорвется…
— Надорвался, выходит, дедушка Есенгельды! — понял Доспан.
— Может, и не надорвался. Просто не захотел второго быка поднимать. Страх помешал. Опустил голову перед правителями, стал ноги им целовать. А кто ноги целует, того вознаграждают за преданность, возвеличивая. Стал Есенгельды мехремом хивинского хана и уподобился в жестокости тому правителю, которого сам убил. Отвернулся народ от нового мехрема, и первым отвернулся вот этот Есенгельды, прозванный Рыжим. Проклял мехрема. Сказал: «Переменил бы имя свое, да нельзя осквернить память родителей. Они дали его мне, и мулла навечно закрепил за мной это имя молитвой». Отвернувшись от Есенгельды- старшего, он отвернулся и от Хивы, и от Кунграда, и от Бухары. Род свой тоже забыл. Никто теперь не знает, откуда вышел Есенгельды Рыжий: то ли из рода оймауыт, то ли из рода кенегес…
— Можно ли никого не чтить, никому не принадлежать? — спросил Доспан.
— Что сказать тебе, сынок? Нельзя. Одинокий ягненок — добыча волка.
— Как же войдут вместе в юрту два Есенгельды — старый и молодой? Враги ведь.
— Войдет один.
— Старый?
— Нет, молодой. Старого не ждет Айдос. От Кунграда сюда не доскачешь за день, да и скакать не привык Есенгельды, конь у него тихий, идет шагом, останавливается у каждого аула, где живут недруги нашего бия.
Снова страх обнял душу Доспана: много, оказывается, недругов у дедушки Айдоса. Не белая, а черная земля была вокруг родного аула. На черной же земле не растут добрые травы, а ядовитые лишь. «Быть рядом — дело твое. Рядом, когда на коне и когда под конем», — вспомнил слова бия Доспан. По черной земле конь долго не пройдет. Задушат его ядовитые травы. А без коня и шагу не сделаешь.