Неприкаянные

Каипбергенов Тулепберген

На том разговор о русских и иссяк бы, да случай понудил вернуться к нему.

Едва подъехали Маман и Айдос к аулу, как им навстречу кузнец Никифор и купец Тимофеев. Оба на одном коне: купец в седле, кузнец за седлом.

Поразился Маман. Обычно Тимофеев сидел на коне, а кузнец вел коня под уздцы, как при выезде хана. А тут оба рядом сидят.

Еще больше поразился он, когда Никифор слез с коня и, приветствуя бия, сказал:

— Хозяин мой, услышав про День взаимного уважения, хочет поклониться соседу своему бию

Маману.

Забыл Маман о Дне взаимного уважения. Посчитал его, как и другие бии, пустой затеей, а пустое долго ли хранится в хурджуне памяти! Столько, сколько вода на песке. Кузнец повторил сказанное когда-то стремянным старшего бия и тем заставил смутиться Мамана. Русские, оказывается, не посчитали День уважения пустой затеей.

— Вот человек, который придумал День взаимного уважения! — сказал Маман и показал рукой на ехавшего рядом Айдоса.

— Хозяин! — крикнул Никифор. — Сам отец Дня уважения перед вами, старший бий каракалпаков Айдос.

Ветром будто сдуло с седла Тимофеева: жирный, грузный, а скатился как мяч и подкатился к коню Айдоса.

— Большой лишь человек может придумать такой День… Благодарность вам, великий бий.

Купец сдернул с головы богатую лисью шапку и низко поклонился Айдосу.

Не принято было у степняков обнажать голову при встрече с гостем, даже самым знатным. Но у русских другой обычай, и он понравился Айдосу. И то, что понравился, не скрыл старший бий. Ответил поклоном и приложил руку к сердцу. Сказал улыбаясь:

— Мы рады, что День уважения пришелся по душе русскому купцу. И русские, выходит, ценят добрые отношения между людьми?

Никифор, который переводил слова Тимофеева Айдосу и слова Айдоса Тимофееву, добавил от себя:

— Старший бий хочет дружбы с русскими. Слова понравились купцу, и он тотчас откликнулся на них:

— Скажи старшему бию, пусть приезжает в наш аул. Товара у нас всякого полно — одарим. Коня подкуем так, что копыта сами будут отскакивать от земли.

Поблагодарил Айдос за приглашение и пообещал как-нибудь посетить русский аул, а от подков отказался.

Конь мой капризный, подковы менять не любит. А нам не до капризов сейчас — путь обратный далек и труден.

— Жаль, — развел огорченно руками купец. — Двери наши и душа наша всегда открыты для отца Дня взаимного уважения.

Тимофеев еще раз низко поклонился, надел свою лисью шапку и вернулся к коню. Вместе с кузнецом они устроились на лошади — один в седле, другой за седлом — и поехали в русский аул.

Недолюбливал купца Маман и все, что тот говорил, отвергал. Если нельзя было отвергнуть — не все оказывалось злом, — просеивал сквозь густое сито своих сомнений и редкие крупинки, оставшиеся в руках, долго разглядывал. Просеял и то, что услышал сейчас. Крупное зернышко осталось на ладони — похвала Дню взаимного уважения. Понравился он купцу русскому и даже слова для него такого не пожалел:

добрый!

Может, и добрый этот день… Мир и уважение кому не дороги! Степняки ценят тишину, если она не обманчива. Слух-то по степи пошел, что День взаимного уважения придумал не Айдос, а хан хивинский. А враг доброе не придумает, ради зла все затевает.

Сам Маман колеблется, принять или не принять День взаимного уважения, но все же, видно, не примет. Тоже считает День выдумкой хивинского хана.

В дороге не сказал этого Айдосу, да и дома не сказал бы: зачем обижать гостя… Но Айдос принудил, спросив:

— Оттого ли белое солнце на краю степи, что миром живут здесь соседи?

Спросил, когда уже слезли с коней, вошли в юрту, опустились на мягкую курпачу.

— Оттого, — ответил скупой на слова Маман.

— И оттого живет миром, что арык ваш никуда не течет?

— Наш никуда не течет.

Благо, выходит, в покое. Но покой не вечен. Налетит ветер, как налетел на аул Айдоса, и разметет все. Орынбаи и туремураты-суфи тем и живут, что разрушают мир. Так подумал и о том сказал Маману старший бий.

— Сегодня не течет, завтра, может, не будет течь, а послезавтра потечет. И туда, куда не хочет хозяин.

Маман погладил бороду: надо было ему собраться с мыслями, прежде чем ответить гостю, но все не то приходило на ум.

Сказал наспех:

— Сам не потечет.

Ну, это известно всякому: не потечет арык, начало и конец которого в ауле.

— Своей рукой не снимете запруду, — кивнул понимающе Айдос, — чужая рука попытается снять. Она хитра и ловка, чужая рука.

Наконец сказал Маман то, что собирался сказать еще в дороге, и сказал, не скупясь на слова:

— Пыталась черная рука снять запруду. Приезжал твой брат Мыржык. Только не от тебя приезжал, а от хакима кунградского. Просил помощи в борьбе с Хивой. Потом прискакали вместе Мыржык и Бегис. Сказал я им: «Нет у меня овцы, которую можно бросить между двумя грызущимися волками».

— Куда же они хотели направить твой арык, Маман-бий? — спросил Айдос.

— В Бухару.

Айдос знал, что к Бухаре Маман относится с симпатией. Не вмешивался эмир бухарский в дела дальних аулов, не донимал их частыми поборами. А кто не донимает поборами, тот и хорош.

— Бухара достойный соперник Хиве, — одобрительно отозвался о враждебном хану лагере Айдос. — В Бухаре и овца нашлась бы для замирения дерущихся волков.

— Наверное, нашлась бы, — согласился Маман. — Вернулся в Кунград Туремурат-суфи. Без помощи Бухары вряд ли снова открылись бы перед ним ворота Кунграда.

О распрях между правителями говорил Маман, а о своем арыке умалчивал. Пытались ведь Бегис и Мыржык повернуть его арык в Бухару. Что ж, повернули или нет?

— Орынбаев арык уже течет в Бухару, — окольным путем решил подойти к тайне Мамана старший бий.