Непрямое говорение

Гоготишвили Людмила

§ 12. Ступени гуссерлевой модальности. Прадокса и ноэматическое предложение. И в теории модальности основная идея Гуссерля в том, чтобы понять модализированность актов в градации – и затем расположить немодализированные акты, вызывающие концептуальные затруднения в своем толковании, на минимально пред ставимой ступени такой градационной лестницы модальности.

Нас, конечно, интересует проекция этой идеи на язык. Все языковые акты как таковые относились Гуссерлем к «доксическим» (доксотетическим) актам, т. е. к актам, в которых эксплицитно или скрыто наличествует та или иная разновидность или та или иная степень веры (доксы), фактически – та или иная разновидность ноэсы (что как раз и исключает возможность сугубо ноэматических высказываний). «Доксически-ноэтическое» простирается, начиная от эксплицитной модальности актов вроде сомнения, вопроса, пожелания, радости и пр., вплоть до – момент модального предела у Гуссерля – немодализированной прадоксы. Нельзя не заметить, что немодализированная прадокса – амбивалентное или антиномичное понятие: утверждая, что докса есть то, что модально, Гуссерль утверждает, что есть нечто немодальное, что, тем не менее, тоже докса и даже – лоно всего доксического. В немодализированной прадоксе вера – каковая ведь по определению всегда есть модальность – выступает, говорит Гуссерль, в ее особой модификации «уверенности», т. е. как несомненная самоданная очевидность усматриваемого феномена, как его почерпаемость сознанием из «самого дающего первоисточника» (из непосредственной точки встречи акта с «самой вещью»), будь то чувственное восприятие или интеллектуальная интуиция.

Вокруг этой гуссерлевой идеи строилось много толкований, включая отождествление прадоксы с «самой сущностью», с трансцендентным и т. д. Но такие истолкования продолжают, по-видимому, смотреть на ситуацию только ноэматическими глазами – как, с некоторой натяжкой, в ЛИ, вместо бинокулярного ноэтически-ноэматического зрения, настраиваемого в «Идеях 1». Прадокса – вид именно доксы, т. е. ноэсы, а не ноэмы, и как таковая она вводилась Гуссерлем в качестве поэтического, а не ноэматического феномена: все «характеристики доксы», или «верования», прежде всего – модальности, коррелятивно сопряженные с модусами бытия предметностей, остаются, говорит Гуссерль, ноэтическими характеристиками (§ 103). Оставаясь же ноэтической характеристикой – модальным качеством акта, направленного на предмет, а не качеством предмета как такового, характеристикой ноэсы, а не «самой вещи», – прадокса как ноэса самоданной очевидности «коррелятивна» особому модусу бытия своих «предметов». Она придает своим ноэмам и стоящим за ними «объектам» статус того (наделяет их смыслом того…), что «действительно есть», в конечном счете – статусом и смыслом «действительности». См. у Гуссерля: «…это в наглядных представлениях, например, реально заключающееся в нормальном восприятии как „примечании чего-либо“ верование в восприятие, а, конкретнее, скажем, уверенность в восприятии; последней, как ноэматический коррелят в самом являющемся „объекте“, соответствует характеристика бытия – „действительно“» (§ 103).

Получается, что Гуссерль вводит тем самым ноэтическую инъекцию в ранее по преимуществу ноэматически понимаемую им

сферу. Получается, что само слово «действительность», в том числе и в составе до расплывчатости перенагруженного словосочетания «объективная действительность» как чего-то трансцендентного или уверенно «ноэматического», вплоть до эйдетического, на деле представляет собой хотя на первый взгляд неочевидный, но выразительный пример органичного ноэтически-ноэматического языкового гибрида. Смотрясь как чисто ноэматическое (как означающее исключительно «то, что есть», причем есть в действительности, а не «то, как «это» воспринимается»), понятие «действительность» тем не менее удерживается в своем смысле и целостности только наличием внутреннего ноэтического стержня, без которого теряет смысл и рассыпается. Слово «действительность» не имеет исключительного отношения к ноэмам и предметам, оно означает модальность ноэсы «действительно есть» («дано из самого первоисточника»), т. е. выражает не только ноэматический состав, но и ноэтический параметр – особую модальную характеристику соответствующего акта восприятия из самого первоисточника. Подразумевание за чем-либо статуса «действительности» (придание этого статуса, утверждение его и т. д.) означает не качество «самих» предметов, безотносительное к актам сознания, а то, что эти ноэматические предметы прадоксически (в модусе «уверенности», данности из первоисточника) «действительно есть» – с точки зрения таких-то и таких-то их «дающих» актов.

По аналогии с гуссерлевой прадоксой можно говорить, что «действительно есть» – это прамодальностъ. То, что мы безо всякой рефлексии мыслим объективной действительностью, существующим (вот этот стул, вот это небо и т. д.), держится только актом прамодальной прадоксы. То же – но с переменой индекса – относимо и к интуитивным сущностям (эйдосам, универсалиям), вроде «2» или «круг»: они также «даны» сознанию в актах прамодальной прадоксы. И потому не могут окончательно «отрываться» от сознания и мыслиться некими существующими сами по себе «сущностями» или вне сознания существующими «идеями». Разумеется, между прамодальностью прадоксы «действительно есть» и полновесными модальностями вроде сомнения, желания, утверждения, вопроса и т. д. имеется принципиальное отличие, тем не менее прамодальность – это именно модальность, это характеристика ноэсы, а не ноэмы. Гуссерлева градационная лестница модальностей зачинаема именно этой прамодальной ступенью «действительного»; прадоксические акты (ноэсы) придают своим «предметам» (ноэмам) прамодальный статус того, что «действительно есть». Вне прадоксических актов ничего «действительного» не существует. Вне ноэтики – проинтерпретируем в свою сторону – не существует действительного смысла.

Во всем этом остается, конечно, много лакун и спорных моментов – с точки зрения соотношения чистой гуссерлевой феноменологии с феноменологией говорения. Продолжение обсуждения остающихся неясными в применении к языку вопросов см. в разделе 2.4. «Интерпретация гуссерлевых идей о модальности с точки зрения концепта „ноэтический смысл“» (там обсуждаются темы о «ноэматическом предложении», о модальной версии предикативного акта, о соотношении модальности, нейтрального сознания и языка, об «особости» ноэтически-ноэматического строения ноэматических предложений и о принципиальной опосредованности референции, связанной с природой языка). Здесь же перейдем к тем интересующим нас в первую очередь темам феноменологии Гуссерля, которые свидетельствуют о наличии в ней элементов теории непрямого языкового выражения.

§ 13. Полные и неполные выражения. Опущение. Выше говорилось об органичном свойстве языка – стяжении ноэтических и ноэматических сторон смысла и о способе их синтаксического растягивания. Вторым значимым моментом в гуссерлевом толковании органического обращения языка с ноэтическими и ноэматическими компонентами можно считать обратную сторону тех же «стяжений» – различение полных и неполных выражений и проступающий на этом фоне прием «опущения» какого-либо из этих компонентов.

Все виды выражений принадлежат, по Гуссерлю, к синтетическим актам. В том числе синтетично и само ноэматическое предложение – оно двухактно: содержит экспликацию существования («Это есть…») и предикацию именем («…белое»). Все наследующие ноэматическим предложениям языковые выражения синтетичны многоактно: к прадоксе и/или ноэматическому предложению в них всегда подверстаны вторичные, третичные и т. д. ноэсы (или предикаты), делающие пра-предложение-имя «нормальным» лингвистическим предложением. Вот эти – условно – «нормальные» лингвистические предложения и могут быть, с точки зрения Гуссерля, полными или неполными. Степень полноты выражения определялась при этом как степень покрытия выражаемого выражающим, как полная или неполная простертость второго над первым («верхний слой не обязан простираться над всем нижним, выражая его»). Под выражаемым слоем понимается при этом целокупный состав всех – и ноэматических, и ноэтических – моментов переживания в их корреляции.

И опять мы видим, что речь уже не идет исключительно о ноэматике. Полная «простертость», по Гуссерлю, осуществляется не тогда, когда полностью семантически выражен один только ноэматический состав акта, этого недостаточно, но – тогда, когда выражены, притом «понятийно», т. е. в значениях (непосредственно семантически), обе стороны акта: и его ноэматическая сторона («материя» акта, по Гуссерлю), и его ноэтическая сторона («форма» акта), т. е. его ноэма и коррелятивная ему ноэса: «Выражение полно по своему составу, если отпечатлевает все синтетические формы и материи нижнего слоя понятийно и по мере значения; оно не полно, если достигает этого лишь частично – вроде того, как мы, наблюдая комплексный процесс, – например, в ворота въезжает карета с давно уже ожидавшимися гостями, – восклицаем: Карета! Гости!» (§ 126 «Полнота состава и всеобщность выражения»).

И из приведенного Гуссерлем примера, хотя он сугубо иллюстративен и не покрывает все разновидности неполноты, тем не менее можно вывести, что неполное выражение может «опускать» из выражаемого слоя либо фрагменты ноэматического состава («ворота»), либо фрагменты ноэтического состава (в частности, могут опускаться конкретные тетические характеристики совокупного акта – например, акт восприятия, или какие-либо нюансы его модальности: она намечена в примере восклицанием, но не передана полностью в своей ноэтической значимости и тетических характеристиках – здесь нет моментов «давно ожидалось», «наконец-то» и т. д.), либо и то, и другое одновременно. Мы увидим далее, что Гуссерль и здесь нащупал значимый нерв языковых высказываний: действительно, существуют многочисленные разновидности такого рода «опущений» компонентов переживания, чаще – ноэтических, и, действительно, эти опущения непосредственно могут соучаствовать в создании эффекта «непрямого говорения».

§ 14. Принципиальная неполнота языковых выражений. Идея Гуссерля о неполноте языковых выражений развивается по нарастающей. Описанный выше неполный состав – только частный и в определенном смысле вторичный вид неполноты выражения. Неполнота, говорит в этом же параграфе Гуссерль, присуща сущности выражения как такового, даже если выражение полно по составу: «Совершенно иная неполнота – это, в отличие от только что обсуждавшейся, неполнота, неотделимая от сущности выражения как такового». Эта сущностная неполнота предопределена «всеобщностью» выражающей (добавим: описывающей, рассказывающей, изображающей) субстанции, т. е. всеобщностью значений (семантики как таковой, языка как такового). «К сущности выражения принадлежит всеобщность, и в смысле таковой заложено то, что в выражении никогда не могут рефлектироваться все обособления выражаемого». Казалось бы, простая вещь – всеобщность значений – понята в «Идеях 1» по выводимым из нее последствиям как причина «цветущей сложности» языкового смысла.

Гуссерль и здесь краток, обходясь фактически лишь констатациями, без развернутых пояснений, рассчитывая на аллюзии читателя к другим местам «Идей 1». Примеры, которые приводятся на неполноту выражения, связанную со всеобщностью значений, построены на выпукло отчетливых и опять модальных значениях («"Пусть" выражает – в общем виде – пожелание, форма приказа – приказ, „может быть“ – предположение и, соответственно, предполагаемое как таковое и т. п.»), т. е. (интерпретируем) «пусть» – это выражение пожелания, общее для всех случаев и не специфицирующее каждый их них в частности, хотя понятно, что каждый частный случай обладает специфическими смысловыми, эмоциональными, кругозорными, фоновыми и т. д. обособлениями. Не преодолевается всеобщность и тогда, продолжает Гуссерль, когда конкретные обособления каждого такого пожелания приводятся в понятийной форме (надо понимать, по типу «пусть то-то и то-то, так-то и так-то определенное, в таких-то и таких-то обстоятельствах, будет тем-то и тем-то»): все эти обособления, также в свою очередь, не могут не быть выражены вновь через семантически всеобщую форму. Всеобщность непреодолима, значит, непреодолима и неполнота языковых выражений; как непреодолимые всеобщность и неполнота принадлежат, по Гуссерлю, к самой «сущности выражения»: «в выражении никогда не могут рефлектироватъся все обособления выражаемого».

Здесь есть важные нюансы, которые стоит обсудить. Говоря, что не все «обособления» каждого акта могут получать семантическое облачение, Гуссерль имеет в виду не только барьер всеобщности значений, но и то обстоятельство, что в самой последовательности актов сознания всегда имеется такое нечто, которое в принципе не может иметь семантического воплощения, не может быть выражено: «Из низшего слоя не вступают <в смысле – не могут вступать) в выражающее означивание целые измерения вариабильности, и эти последние, а также их корреляты вообще не получают «выражения» – так модификация относительной ясности и отчетливости, аттенциональные модификации и т. д.». Если для акцентируемых Гуссерлем актов логического выражения первой ступени, т. е. для формальной некоммуникативной апофантики, дело, видимо, так и обстоит (одно и то же выражение – взять хотя бы частый гуссерлев пример «все тела протяженны» – может создаваться при разных степенях ясности ноэматического состава), то в феноменологии актов говорения ситуация, на наш взгляд, несколько смещается.

С одной стороны, для обоих этих типов языковых актов (выражения и говорения) верно, что семантика повсеместно заграждает своей всеобщностью путь к рефлексивному означиванию всех частных обособлений выражаемого. Однако в качестве обратной стороны той же медали для интересующего нас собственно языкового развития темы необходимо добавить, что семантика заграждает путь к выражению всех частных обособлений как своей всеобщностью, так и характерной типичностью своих «всеобщих» интенций (в бахтинском, например, смысле). Характерная (жанровая, стилевая, идеологическая, направленческая и пр.) типичность интенций значений – симметричный инверсив ко всеобщности. Она тоже заграждает путь к выражению всех обособлений – например, в пародии, когда, в частности, какое-либо употребленное слово или словосочетание сохраняет «запах» родного для него и отстраненно пародируемого в данном высказывании контекста. По этой симметричной инверсии гуссерлева тезиса отчетливо видно, помимо прочего, и то, что гуссерлевы акты логического выражения первой ступени не могут, как это нередко предполагается, характеризоваться в качестве такого подтипа языковых актов, который якобы мыслится в абсолютной безотносительности к «другому» (другому сознанию). Напротив, в гуссерлевой идее непреодолимой всеобщности семантики есть несомненный мотив «чужести» слов (как он разрабатывался тем же Бахтиным). Всеобщность, имея инверсив «типической характерности», сама есть не что иное, как ипостась другости, есть характерно-типичная форма смысла, связанная с гипотетической инстанцией говорения «все», включая специфические формы всеобщности для каждого конкретного языка в его целом (язык как тип мировосприятия). Гуссерлева «всеобщность» как преграда к полному и прямому выражению может быть, таким образом, понята как языковая ипостась имманентизации «чистым» сознанием «другого» в форме максимально обобщенной мы-позиции, которая, в свою очередь, может модифицироваться в речи и в разнообразные синтезы «я, ты, он, мы, все». [290]

С другой стороны, в актах говорения, которые также подчиняются ограничениям всеобщности и типичности значений, доля выразимого вопреки всеобщности и типичности выше, чем в некоммуникативных логических актах Гуссерля. Так, то, что названо Гуссерлем вообще не получающим выражения «измерением вариабильности», в актах говорения может выражение получать – в том числе непрямое. Эти моменты как раз и входят часто в потенциальное поле референции непрямого говорения. Причина увеличения доли выразимого в коммуникативных актах в том, что говорение может пользоваться более широким арсеналом средств не исключительно семантической природы, благодаря которым многое из того, что не подвластно логическим некоммуникативным актам выражения, становится подвластным актам говорения. Имеются в виду не только, скажем, редуцированные из сферы логических актов выражения тропы и фигуры речи, которые пользуются разного рода ноэтическими смещениями интенционального луча (это само собой разумеется, и об этом еще будет говориться ниже), но, в частности, и те многообразно и дифференцированно описанные Гуссерлем для сферы чистого сознания аттенциональные сдвиги, которые для логических актов оцениваются им как в принципе никогда «не вступающие в выражение». Для актов говорения, как мы увидим, напротив, выражение аттенциональных смещений есть органичная форма их последовательного протекания (см. раздел «Фокус внимания»), хотя и в актах говорения – еще раз подчеркнем действенность гуссерлева постулата о принципиальной неполноте всех без исключения языковых выражений – невозможно выразить «все» аттенциональные сдвиги. Их выражение и в говорении избирательно, и к тому же оно иначе, чем в самом выражаемом переживании, организовано (смена фокусов внимания в высказывании движима иными мотивами, чем смена аттенции в самом выражаемом переживании).

§ 15. Прямые и непрямые выражения Гуссерля. Наряду и в непосредственной близости с критерием полноты/неполноты Гуссерль выделял параметр прямоты/непрямоты выражений (терминологическая пара, непосредственно близкая к феноменологии непрямого говорения). Под «прямым» выражением Гуссерль понимал непосредственное поэлементное «приспособление» почлененного выражения, то есть его строения, к почлененному же переживанию (§ 127). Как прямое, следовательно, оценивалось такое выражение, которое – закрепим смысл в одном понятии – изоморфно в своем семантико-синтаксическом строении ноэтико-ноэматическому строению выражаемого переживания. При прямом выражении каждому ноэтическому и каждому ноэматическому компоненту переживания должен соответствовать свой компонент выражения.

Если присовокупить предыдущий параметр, то прямое выражение должно быть нацелено на полное выражение, однако не всякое полное выражение – прямое, даже наоборот: полные выражения чаще всего не прямые, так как – дадим заостренную формулировку – синтаксическое строение выражения по самой природе выражающей субстанции (семантики, языка в целом) не изоморфно тому, что выражается, т. е. ноэтико-ноэматическим структурам, актам и их последовательностям (в аналогичных по смыслу местах Гуссерль в качестве иллюстрации этой неизоморфности или асимметрии приводит сочетание «простой

предмет»: выражение двукомпонентно, означаемый предмет по смыслу значения – однокомпонентен). Получается, что нельзя быть одновременно полным и прямым выражением – так «минотаврит» язык.

В конечном счете Гуссерль выходит в этом параграфе к положению о качественной особости, исключительности и, как следствие, крайней редкости прямых (т. е. изоморфных) выражений. Поскольку это положение, как понятно, концептуально значимо для феноменологии непрямого говорения, приведем – с нашими комментариями – относящийся сюда фрагмент «Идей 1» из § 127 «Выражение суждений и выражения ноэм душевного».

«Одна из самых древних и наиболее трудных проблем сферы значения, – говорит Гуссерль, – …проблема, как высказывание в качестве выражения суждения соотносится с выражениями прочих актов». Зафиксируем смысл проблемы: если форма суждения как акта может органично сливаться с предикативным строением языкового выражения, то как выражаются те акты, которые суждениями не являются и потому не соорганичны субъект-предикатным формам? Имеются в виду акты оценки, эмоций, волений, пожеланий, приказаний и т. д.: «…все принадлежные сюда образования актов, например, образования сферы душевного – сами по себе вовсе не акты суждения – могли бы достигать „выражения“ лишь окольным (Umweg) путем: через фундируемое в них суждение». Момент кардинальный: в каждом типе актов Гуссерль предполагает наличие если не эксплицитной, то скрытой ноэтически-ноэматической структуры по типу суждения, но если такие акты (например, акты душевного) выражаются в субъект-предикатной форме, то само выражение оценивается при этом как «окольное» – непрямое. Опять приходим к имманентному смыслонесущему парадоксу: по отношению к значительной части актов сознания субъект-предикатная форма является «окольной», что помимо прочего означает и то, что сам субъект-предикатный акт фактически расценивался Гуссерлем в своем качестве «непрямого выражения» как частная или как отражающая специфику языка (а не сознания) форма выражения.

«Вообще говоря, – продолжает Гуссерль, – чтобы пробиться здесь к хотя бы корректной постановке проблем, нужно принимать во внимание различные раскрытые нами структуры – общий вывод ноэтически-ноэматической корреляции как проходящей сквозь все интенционалии, сквозь все тетические и синтетические слои;… специально же требуется усмотрение тех способов, какими любое сознание может быть переведено в сознание суждения, какими из всякого сознания можно извлекать положения дел поэтического ноэматического вида». Понятно, откуда возникает эта проблема в данном фрагменте «Идей 1»: если при выражении суждений по большей части акцентируется (по Гуссерлю – ошибочно) его ноэматический состав в ущерб ноэтическому (выше описывалось, как Гуссерль предлагал вычленять и обособленно означивать свернутую языком модальность долженствования: «X должен быть Т» следует разворачивать в "Это должно быть так, чтобы X был Г"), то при выражении актов оценки, наоборот, акцентируется ноэтика в ущерб ноэматике («Как хорошо!», «Прекрасно!», «Неужели?» и т. д.). И в этом случае – по логике мысли Гуссерля – тоже следует восстанавливать обе стороны ноэтически-ноэматических структур, действуя при разворачивании высказывания по обратной схеме, т. е. вычленив и обособив в ноэтическом высказывании ноэматическую сторону, семантически эксплицировать ноэму экспрессивного акта: "То-то или то-то (пейзаж, слова, ощущение…) – прекрасно, хорошо, сомнительно и т. д." В результате получается предикативная языковая конструкция, аналогичная суждению, но – дадим ремарку к спорам об универсальности/неуниверсальности субъект-предикатных структур – всегда окольно-непрямая относительно своего смысла.

«Радикально же поставленную проблему, к какой в конце концов мы здесь возвращаемся, – продолжает Гуссерль, – следует – это вытекает из всей взаимосвязи последних рядов наших проблемных анализов – формулировать так: Есть ли среда выражающего означивания, своеобразная среда логоса, среда специфически доксическая? <Т. е. имеют ли акты выражения свою особую, обособленную и отличную от доксических актов сознания доксическую форму? – Л. Г.) Не покрывается ли она, в приспособлении означивания к означиваемому, тем доксическим, что заключено во всякой позициональностиЪ) Прежде чем комментировать саму поставленную проблему, напомним, что позициональность у Гуссерля – это терминологическая оппозиция к нейтральности сознания: позициональные акты – это модальные, актуальные акты «экземплярно созерцающего сознания» (§ 120), акты, в которые включено все волевое (§ 109), т. е. полагание, утверждение, отрицание и т. д. Нейтральность же, напомним, это выключение позициональности, выключение всего волевого, воздержание от всякого актуального полагания, которое «выводится из действия», воздержание от всякой доксичности; нейтральное сознание не содержит ничего, «что можно было бы полагать и к чему можно было бы что-либо предицироватъ» (§ 109; подробнее о нейтральном сознании см. раздел 2.4.) Гуссерль, как видим, называет радикальной постановкой проблемы вопрос о наличии или отсутствии специфически языковой доксичности и склоняется при этом к отрицательному ответу, предполагая, что доксичность языкового выражения «покрывается тем доксическим, что заключено во всякой позициональности» сознания. Из этого, надо полагать, следует, что доксичность как таковая не связана с языком, а вот субъект-предикатная форма, напротив, сугубо языковое (и не обязательно универсальное) явление. Поэтому Гуссерль и переходит к проблеме способов выражения различных форм позициональности сознания в языке. «Естественно, – продолжает Гуссерль после предположения о покрытии доксичности выражающего означивания доксичностью позиционального сознания, – это не исключало бы того, что имеется много способов выражения <кроме субъект-предикатной), скажем, переживаний душевного. Одним способом было бы прямое, а именно простое выражение переживания… путем непосредственного приспособления почлененного выражения к почлененному переживанию душевного, причем доксическое покрывалось бы доксическим. Внутренне присущая переживанию душевного, по всем его компонентам, доксическая форма – вот что делало бы в таком случае возможным приспособление выражения как исключительно доксотетического переживания к переживанию душевного, к переживанию, которое как таковое и по всем своим звеньям множественно тетично и среди всего прочего и с необходимостью доксотетично».

Помимо основной идеи о том, что именно доксическая форма «душевных» актов сознания, т. е. эмоций, актов оценки и пр., делает возможным их языковое выражение, для нашего контекста здесь значимо и то, что всякое душевное переживание состоит из многих актов («множественно тетично»), лишь один из которых доксический. Это означает, что при выражении множественно тетичного переживания могут быть выражены не все, но некоторые его тетические характеристики, в прямом способе – имеющийся среди прочих доксический акт, в других способах – другие актовые компоненты. Отсюда в свою очередь следует, что в любом варианте выражения всегда будут какие-либо тетические характеристики из состава «душевного» переживания, которые останутся «за бортом» языкового выражения. Всё же, оставшееся в каждом случае вне языка переходит во владения непрямого выражения.

И Гуссерль тоже сразу же фиксирует здесь аналогичный вывод, сопровождая его краткими, но потенциально весьма насыщенными для феноменологии непрямого говорения комментариями: «Говоря же точнее, прямое выражение, если только оно верно и полно по составу, подобало бы лишь доксически немодализированным переживаниям (т. е., проинтерпретируем, любой модальный акт прямым образом – через субъект-предикатную форму в том числе – невыразим; поскольку же реальная речь всегда так или иначе модализирована. она и при прямых способах выражения всегда в той или иной степени есть непрямое выражение. – Л. Г.). Если я в своих пожеланиях не уверен, то будет некорректно, если я стану говорить в прямом приспособлении: пусть S будет Р. Потому что все выражение в смысле полагаемого в основание постижения – это доксический акт в отчетливом смысле, т. е. достоверность верования [291] . Стало быть, он может выражать лишь достоверности (к примеру, достоверности желания, воли). Выражение – если оно должно быть верным – в подобных случаях можно было бы свершать лишь не прямо <"не прямо" – т. е. отказываясь от изоморфно почлененного воспроизведения доксического акта. – Л. Г.>… Как только начинают выступать модальности, то, чтобы получить наивозможно приспособленное выражение, необходимо возвращаться к доксическим тезисам, которые, так сказать, пребывают в них скрыто <т. е. всякая оглядка на доксический тезис ведет к непрямому языковому выражению, или, с обратной стороны: только непрямое выражение может в этой сфере приближаться к полному и верному выражению. – Л. Г.у. Если мы будем считать такое понимание верным, то следовало бы дополнительно изложить еще и следующее: постоянно имеется множество возможностей непрямых выражений на «окольных путях» <Гуссерль имеет в виду, что невозможность прямого выражения не означает невозможности адекватного выражения; в феноменологии непрямого говорения эта же мысль обостряется до положения о том, что в определенных случаях только непрямое выражение может выражать требуемое. – Л. Г.). От сущности любой предметности как таковой, – все равно, какими бы актами она ни конституировалась, простыми или же многократно и синтетически фундированными, неотделимы многообразных видов возможности сопрягающей экспликации; следовательно, к каждому акту, например, к акту пожелания, могут примыкать различные акты, сопрягающиеся с ним, с его ноэматической предметностью, с его совокупной ноэмой, – акты взаимосвязи субъектных тезисов, положенные на них тезисы предикатов, скажем, такие, в каких то, что подразумевалось в желательном смысле в изначальном акте, теперь разворачивается по мере суждения, получая и соответствующее тому выражение. Тогда выражение прямо приспособлено – но не к изначальному феномену, а к выведенному из него предикативному <т. е. по отношению к изначальному феномену – или. скажем по-лингвистически, к референту – выражение и в таких случаях остается непрямым, точнее, непрямой референцией. – Л. Г.».

Феноменологию Гуссерля можно оценивать, таким образом, как концентрированно содержащую концептуальные элементы феноменологии непрямого говорения. Этот вывод никак не нов, дело, как всегда, в интерпретациях. В противовес тем из них, которые оценивают языковую сторону гуссерлевой феноменологии как ошибочную (это мы оставляем в стороне) и потому (что для нас существенней) не способную принести при специально языковом «раскручивании» никаких полезных лингвистических плодов, здесь принимается точка зрения, что гуссерлевы «вехи» в подходе к языку лингвистически перспективны именно в отношении непрямого говорения, поскольку они обладают здесь, как минимум, оцельняющей проблему и уже тем в определенной степени и объясняющей силой.

§ 16. Вопрос о разделимости/неразделимости значения и смысла (к критике Гуссерля со стороны Ж. Деррида). Гуссерлев подход станет, на наш взгляд, бесперспективным для феноменологии говорения, если интерпретировать его с измененным «вектором». У Гуссерля речь принципиально ведется «от» ноэтически-ноэматических структур сознания «к» языковым высказываниям, а не наоборот. Мы видели выше (или – так проинтерпретировали), в частности, что Гуссерль оценивал доксичность в языке как полностью покрываемую и управляемую доксичностью позиционального сознания, а не наоборот. Иногда же утверждается обратное: что у Гуссерля анализ предвыражаемого слоя смысла «неявно руководится» строением слоя выражения, т. е. языка. См., в частности, у Ж. Деррида: «…мы можем спросить: до какой степени отсылка к выражающему слою, даже до того, как он стал тематическим, неявно руководит анализом предвыражаемого слоя и позволяет нам открыть в нем ядро логического смысла под универсальной и якобы безмолвной формой бытия-настоящего?… Не делает ли этот вопрос проблематичной самое идею выражающего языка, так же как возможность различения между слоем смысла и слоем значения? И, что самое важное, могут ли отношения между двумя слоями быть поняты с помощью категории выражения? Для того чтобы сказать, что описание инфраструктуры (смысла) неявно управлялось сверхструктурной возможностью значения, не надо опровергать, в отличие от Гуссерля, дуальность слоев и единство некоего прохода, который их связывает. Не является ли это желанием редуцировать один слой к другому или прийти к мнению, что полное превращение смысла в значение невозможно?» . [292]

Ноэтически-ноэматические структуры Гуссерля оборачиваются при таком переворачивании вектора его феноменологии бессознательной проекцией на сознание субъект-предикатной структуры языка, а поскольку последняя не универсальна, тем самым сознание и все философствование объявляются метафизическими, метафорическими и т. д. Но Гуссерля можно интерпретировать и иначе: понимать субъект-предикатную форму как модифицированный и частный специфически языковой аналог ноэтически-ноэматических структур, который при этом не изоморфен им (один языковой субъект-предикатный акт может выразить и два акта сознания, и только одну его – ноэматическую или ноэтическую – сторону). Как раз через зазоры между структурами сознания и этой частно-специальной языковой структурой проскальзывают в высказывании несемантизированные или несемантизуемые вовсе «непрямые смыслы».

Если говорить в общем, то приведенную идею Деррида можно разделить на два тезиса, с одним при этом не согласиться, с другим – согласиться. С одной стороны, в отличие от Деррида, мы будем исходить из того, что «полное превращение смысла в значение невозможно», что следует проводить «различение между слоем смысла и слоем значения» – на этом различении во многом как раз и будет строиться в дальнейшем понимание непрямого говорения [293] (обсуждение этого пункта спора Деррида с Гуссерлем будет продолжено в § «Смысл и значение. Гуссерль и Деррида»). С другой стороны, отношения между этими слоями действительно – как и утверждает Деррида – не покрываются понятием «выражение» (следует «задаться вопросом об иных» – помимо выражения – отношениях между смыслом и значением – с. 166); ниже будет предложена расширяющая замена в виде понятия «инсценирование».

1.3. Индуцирование и инсценирование

§ 17. Особый характер взаимоотношения актов говорения с сопровождающими их актами сознания. Составляющая высказывание сцепленная последовательность актов говорения всегда сопровождаема иными по типу актами сознания. Вопрос в том, как они соотносятся друг с другом. Хотя соотношение разных по типу актов сознания – это общефеноменологическая проблема (ведь и другие типы спонтанных и/или организованных потоков актов сознания также состоят из актов разной природы, включая и акцентируемые Гуссерлем логические акты внекоммуникативного выражения), однако акты говорения – вещь, по-видимому, все же в этом отношении особая. Между характером соотношения актов разной природы в чистом сознании – и характером соотношения актов говорения с вызвавшими их, с выражаемыми в них или с сопровождающими их актами другой природы должны иметься как безусловные типологические сходства, так и не менее существенные типологические различия.

Сразу же можно сказать, что одно из таких различий – телеологическое. Логические внекоммуникативные языковые акты Гуссерля вместе с сопровождающими их актами другой природы совместно направлены на конституирование и означивание ноэм и ноэс неязыковых актов, сосуществуя с ними в общем потоке актов единого переживания. Характер взаимоотношения таких языковых актов с другими актами сознания понимался Гуссерлем как приспособление, сплетение, сливание – и понятийная выражающая экспликация: «5 поэтическом аспекте рубрикой «выражающее» будет обозначаться особый слой актов – такой, к какому возможно своеобразно приспособлять и с каким возможно замечательным образом сливать все прочие акты, именно так, что любой ноэматический смысл акта, а, стало быть, заключающаяся в таковом сопряженность с предметностью, отпечатляется в ноэматическом аспекте выражения «понятийно»» (§ 124). [294] Это описание взаимоотношений «приспособления, сплетения, сливания» и понятийного означивания, что в совокупности названо выражением, дает основания для интерпретации логических актов выражения как не имеющих отдельных от других актов этого же потока сознания целей. Исполняемая ими функция придания смысла и/или означивания (в общем смысле функция выражения) имплантирована в телеологию включающего их потока актов, представляющего собой единую текстуру-ткань (в смысле Деррида): выражение является одной из форм осуществления интенции самих составляющих этот поток актов.