Неразгаданная
Шрифт:
– Он был совсем другим человеком… Очень добрым, хорошим, готовым всем пожертвовать ради друзей… А вот сам был несчастен, как будто что-то грызло его изнутри. Понимаешь? Он даже песни пел другие… Грустные, песни об одиночестве. Помнишь “Улетай, мой ангел, улетай?” Так вот, когда он пел эту вещь раньше, все мы плакали и молчали угрюмо, а сейчас это светлая песня… Настоящая, сильная, но не мрачная… Он такой счастливый с тобой… – Хомочка часто заходила в гости вместе с Мишаней, который досрочно вернулся из своей командировки.
– Послушай, вот вы все твердите, он хороший, он
– Но ведь ты их писала раньше, до встречи с ним. Сейчас будут писаться совсем другие вещи… Он любит тебя, пойми. И вообще, ведь сделать такого классного человека счастливым – это очень-очень большое достижение. А ты даешь ему счастье, и от этого ты становишься лучше.
Рита не могла понять, откуда у всех к Алексею такое благоговейное отношение. Насколько она знала, никаких особях героических поступков он не совершал. А стихи Ритины, по ее собственному мнению, вовсе не были чернухой. Она любила свои стихи,.. После этой беседы с Хомочкой Рита написала:
Ваши фразы флиртуют с нотами,
Темно-красные, с оттенком вечности…
Этих звуков бодрящими соками
Наедается все человечество.
В кайф, в затяжку оно выкуривает
Ассорти из ваших высказываний.
Дерзко подвигами припудривает ваши судьбы,
Цветные, разные.
При распитьи хочу присутствовать
Концентратов из вашей смелости.
Только… Дайте мне время почувствовать
Оттенок собственной серости.
Она показала эти стихи Леше. Просто молча положила перед ним тетрадку.
– Заюшка, но ведь я же люблю…
– Ты сейчас говоришь совсем не то. Дело не в «люблю».
– Знаешь, не зная тебя, я сказал бы спасибо за это стихотворение. Я понимаю, конечно, что ты имеешь в виду…
– Да ничего ты не понимаешь. Вы не настоящие!!! Так ведь нельзя, вы живете самовнушением.
– Не мы, они… Я-то на самом деле просто подыгрываю.
– Зачем?
– Мы с тобой нужны им.
– Ты все время переигрываешь. Ты пафосный – не настоящий.
– Ну, хочешь, я буду сильным и жестким?– и он изобразил на лице выражение суровости. Риту это рассмешило.
– Эх, мальчишка, мальчишка… Ты похож на эльфа. Маленького такого, светлого, но беспомощного.
– Ну это даже хорошо, что ты меня недооцениваешь… И все равно, ты моя жена…
– Да,– Рита улыбнулась – а в семье кто-то должен быть сильнее.
– Ты не сильнее, ты просто резче… Знаешь, дай-ка руку,– и Леша больно сжал Ритину ладонь,– Видишь, я сильнее…
Это была стенка, сквозь нее Рита не могла пробиться. Здесь были другие законы, здесь вся реальность считалась чернухой, деньги, настоящие отношения – все это от лукавого, а вот то, что мы сами придумываем – это чисто и важное. У Морозовых, а Рита все еще причисляла себя к их клану, все ставилось иначе – первичны собственные ощущения, те самые, настоящие, которые ты испытываешь, и ты должен бороться со средой, подстраивая ее под собственные
– Знаешь, что, а давай мы тебя подстрижем, а? А то ты заросший и неаккуратный.
– Ну, это мой имидж…
– Это отдает дешевым хиппизмом, и элементарной неаккуратностью.
– Нет, если хочешь, стриги… Мне все равно, как я буду выглядеть, лишь бы тебе нравилось.
И Рита взяла ножницы. Теперь она как бы лепила из кусочка глины внешность этого человека. Ей стало жутко интересно.
– И бороду сбреем, а?
– Ой, не надо, я очень быстро зарасту опять.
– А ты будешь бриться..
– Я не умею.
– Чего?!– оба звонко рассмеялись.
– Нет, бриться умею, а вот выделять каждое утро на это время не могу.
– А придется,– Рита уже запустила руки с расческой в его курчавую бороду.
Алексей молча смотрел на осыпающиеся на постеленную внизу газету черные волосы. “Не свобода ли моя осыпается вместе с этими лохмотьями?” – вдруг подумалось ему. Но тут его глаза поймали откровенно восторженный и до неприличия довольный взгляд жены, и он испытал блаженство – никогда раньше она не смотрела на него так.
– Боже, я и не знала, что ты у меня такой красивый…
Они пошли в ванну отмывать и добривать Лешку. Вадика и девчонок дома не было, они уже разъехались по своим пристанищам. Рита сидела на кухне и слушала свой плеер, ее задумчивый взгляд блуждал по мелькающим за окном маленьким фигуркам спешащих куда-то людей. А она сидела на своей прокуренной кухне, с собственной скатертью, с тоненькими, уже прожженными пеплом, шторками, и тихо так смеялась.
– Ты чего?– Руки Алексея тяжело опустились на ее хрупкие плечи.
– Я шла в монастырь, а попала в сказку,– Рита действительно ощущала себя жутко счастливой от того, что вот такой красивый, высокий, всеми уважаемый, и вдруг с ней…
– Ты полюбишь меня, я все сделаю, чтобы ты полюбила,– его руки наслаждались гибкими формами Риты.
– Может быть, все, что для этого нужно, я уже сделала.
– Нет, не все, есть еще одно…
И он понес ее в комнату. Домашнее платье с оборванными пуговицами вылетело в коридор, грузно звякнул замок ремня Лешиных джинсов “Лавина платья, штанов свинец, душат только тех, кто не рискует дышать”,– пел Башлачев в плеере. Страсть, слегка уравновешиваемая нежностью, лилась из губ, рук, глаз Алексея на дрожащее, требующее вторжения тело Риты. Когда дикое, безумное “хочу”, полностью поглотило обоих, они стали единым целым, извивающимся, трясущимся нечто. Рита почти не чувствовала боли, ей было приятно, мыслящая и боящаяся девочка покинула ее тело, и оно теперь само действовало, пытаясь забрать от мужчины всю бездну удовольствия и отдать, в свою очередь, ему все возможное в этом мире блаженство. Из комнаты доносились странные дикие звуки, “За окном снег и тишь, мы можем заняться любовью на одной из крыш. А если встать в полный рост, мы можем это сделать на одной из звезд,” – пел на кухне Башлачев. Они лежали рядышком на мягком ковре, и ее руки нежно гладили его тело.