Нерон. Блеск накануне тьмы
Шрифт:
У него было красивое лицо и открытый взгляд ясных светло-голубых глаз. Принято считать, что такие глаза обычно бывают у людей простодушных и поверхностных, но Лукан сочинял стихи, и догадаться о том, чем занята его голова, было не так-то просто.
– И дядя Галлион тоже находился с нами, – продолжил Лукан. – Его римский дом на Целийском холме, скорее всего, сгорел.
– Мой дом тоже на Целии, но я думаю, что он уцелел, – пробасил Латеран. – Да только пока мы не можем вернуться, чтобы убедиться в этом лично. – И он посмотрел на
– Так и есть, – подтвердил я. – Мы всё еще заняты расчисткой завалов, без этого восстановление не начнешь. Но Целий частично уцелел, так что тебе повезло.
– А мы бежали из Рима, – подхватил разговор Сцевин, – и укрылись на вилле в горах.
У него был орлиный нос и широкий шрам над верхней губой, из-за чего казалось, что он постоянно складывает губы в трубочку.
– А я, как ты знаешь, оставался в Байи, – обратился ко мне Пизон, – но вернулся в Рим, когда пожар еще не был окончательно потушен. – Он очаровательно улыбнулся, словно припомнил удивительно приятную прогулку по живописным местам.
– Я тоже был в Байи, – подал голос Сенецио.
Он любил этот популярный курорт римской аристократии – который, кстати, Сенека называл «пристанищем пороков» – и чувствовал себя там как дома.
– О, понимаю, пожар – хорошее оправдание для того, чтобы подольше оставаться в Байи, – заметил возлежавший рядом со мной Сцевин.
– Сенецио не нуждается в оправданиях, – возразил Петроний. – Как и все распутники, он легко принимает свою истинную природу.
– Мы ему завидуем, – усмехнулся Вителлий.
Афраний Квинциан подмигнул:
– Твою природу, Вителлий, тоже не скроешь.
– Но не обязательно выставлять ее напоказ или предавать гласности, – проворчал Вителлий.
Квинциан рассмеялся:
– Не обязательно, раз уж все и так знают.
И он пригладил украшенные полевыми цветами и драгоценными камнями волосы, что свидетельствовало об его истинной природе.
– А я оставался в Кумах, – сказал, возвращаясь к предмету разговора, Петроний. – Молился, чтобы уцелели мои дома на Авентине.
– Это не исключено, – заметил я. – В той местности удалось спасти несколько небольших участков. Эта территория пострадала во время второго возгорания.
Но правда была в том, что надежды на то, что его дом устоял, практически не было.
– Подозрительное возгорание… – протянул Петроний.
– О чем ты? – не понял я.
– Оно началось возле дома Тигеллина, – напомнил мне Петроний. – Ходят слухи, что это его рук дело.
От неожиданности я даже потерял дар речи. Вспомнил, как самоотверженно бились с огнем Тигеллин и его люди.
Наконец возмущенно воскликнул:
– Чушь! Бредовые домыслы. Нет, хуже – клевета!
Петроний пожал плечами, как будто ложные обвинения – это мелочь и на них можно не обращать внимания.
– Не уходи от разговора, – упорствовал я. – Откуда взялись эти слухи?
Петроний приподнялся
– Откуда вообще берутся слухи? Никто не знает. Их не отследить, они просто возникают, и всё.
– Но это гнусная клевета! Подлое поношение!
– А скоро все может стать еще хуже, – проронил Сенецио. – Люди всегда ищут виновника, жаждут расправы над главным злодеем.
– В таком случае им придется винить во всем богов, – отрезал я.
– Ах да, боги… Вот почему мы здесь. – Петроний элегантно, на правах хозяина, взял бразды правления нашей встречей в свои руки. – Давайте отбросим дурные мысли. Забудем об отчаянии и боли и перестанем беспокоиться из-за недавнего бедствия. – Он встал с грубой плетеной кушетки и, выйдя в центр поляны, поднял руки, призывая нас к тишине.
Как только мы умолкли, сразу стали слышны звуки леса: сначала скрип покачивающихся деревьев, потом мелодичный посвист ночных птиц и где-то на краю поляны – тихое кваканье лягушек. А еще я сразу ощутил запах хвои, чем-то напоминающий аромат сухих специй.
– Пан – бог долин и лесов… – Петроний достал свою свирель. – Это его инструмент. Для детей свирель что-то вроде игрушки, но, когда на ней играет Пан, ее простые звуки превращаются в восхитительную затейливую мелодию. – Он поднес свирель к губам и, подув, извлек несколько нот, которые прозвучали так, будто он пытался кого-то ублажить. – Теперь вы, – предложил он нам.
Мы достали свои свирели и заиграли по очереди. Кто-то играл неловко, как ребенок, кто-то легко, как настоящий пастух.
– Вот так мы его и призовем, – объяснил Петроний. – Выманим из пещеры, где он отдыхает.
– А зачем его призывать? – спросил Квинциан. – Для чего он нам здесь нужен?
– Мы призовем Пана, потому что он был объявлен мертвым! – ответил Петроний. – А мы не можем этого допустить.
– Как бог мог умереть?! – изумился Вителлий.
– Боги умирают, когда мы перестаем в них верить. И Пан был объявлен умершим во времена правления Тиберия. Однажды мимо острова Пакси плыл корабль, и кто-то крикнул кормчему с острова: «Великий Пан умер!» Но я-то знаю, что это не так. Пан – мой любимый бог, и мы почтим его здесь, на этой поляне. Я верю, что он нашел свое последнее прибежище в этом зачарованном лесу.
Как и большинство устраиваемых Петронием банкетов и приемов, эта наша встреча в лесу была обставлена весьма необычным образом. Возможно, он просто хотел обрядиться в козлиную шкуру и поиграть на свирели, что действительно очень оригинально для того, кто недавно стал консулом.
Петроний поведал нам историю Пана, рассказал о его лесных компаньонах, о его сходстве с козлами, о том, что бог сам был наполовину козлом. Да, Пан любил бродить по лесам, любил танцы и игру на свирели, но прославился он не этим, а своей ненасытной похотью, забавами с нимфами и молодыми козочками. Думаю, именно поэтому Петроний выбрал его в свои любимчики.