Нерон. Блеск накануне тьмы
Шрифт:
И как и любому учителю, Сенеке не нравилось быть свидетелем того, как растет ученик и, набирая силу, перестает послушно следовать его советам.
– Ему следует прибыть в Рим и обсудить с нами последствия пожара. И то, как мы будем со всем этим разбираться, – сказал я, а сам втайне порадовался возможности повидаться со старым учителем.
Далее мы подошли к пункту, который более других был насыщен человеческой печалью. Здесь на огромном щите размещались записки и целые списки – их было так много, что они стопками лежали друг на друге.
Женщина возле одного из столов помогала
Я подошел к доске и посмотрел на эти скрижали человеческой боли.
Помогите найти дочь Паулину Фаусту. Последний раз видели в ночь пожара в таверне «Орел» в Большом цирке. Двадцать лет, голубые глаза, светлые волосы, одета в зеленую тунику. Сообщите на пункт оповещения.
Пропал муж Марции, Албин Лонгин, служил в охране склада зерна в Восьмом районе. Сорок один год, черные волосы, высокий, шрам на правой скуле. Последний раз видели, когда пытался потушить пожар на складе.
Кто-нибудь видел мою мать? Зовут Метелла, тридцать два года, темные волосы, невысокая. Последний раз видели, как она в белом платье бежала со мной по Виа Лата. Нас разлучил огонь. Помогите найти!
Криспина Бальба.
Наши дети – Гай семи лет и Випсания пяти лет от роду – потерялись в толпе в ночь пожара. Молимся о том, чтобы вы были живы, и вечно будем проклинать себя за то, что не смогли удержать вас в руках. Ноний Этин.
– Не показывай мне больше, – я этого не вынесу, – сказал я и развернулся, чтобы перейти к следующему пункту помощи и отвлечься на что-то еще.
Слезы застилали глаза. Я понимал, что, несмотря на все усилия, не смогу помочь этим людям, что моя боль ничтожно мала в сравнении с их болью, но слезы… Я ничего не мог с ними поделать.
– Пойдем к пункту оказания легальной помощи, – дрогнувшим голосом предложил Эпафродит. – Закон – штука сухая, слез не терпит.
Этот пункт был обширнее всех других.
За длинным столом сидели как минимум пять юристов, а за ними стояли еще столы с переписчиками, ящиками картотек и свитками юридических законов.
Я поинтересовался, как у них все устроено, но почти не слышал, что мне отвечали: простые слова, которые я прочел на пункте оповещения, еще звучали у меня в голове и мешали сосредоточиться.
Глянув через голову одного из юристов, который что-то монотонно мне говорил (скорее всего, отвечал на мой же вопрос), я замер и перестал вообще что-либо слышать.
Это было как удар молнии. За одним из дальних столов сидела та, которую я уже не рассчитывал увидеть в этой жизни.
Мы встретились взглядом, только она, в отличие от меня, не была потрясена, разве что немного смутилась. Или мне так показалось из-за слабого зрения?
– Акте… – наконец выдавил я.
Она встала. Да, это была она.
– Цезарь, – подойдя ко мне, Акте слегка поклонилась.
– Не называй меня так!
Женщина, которую
– А как же еще мне тебя называть? Ты – Цезарь Август, и это правда.
– Да, но не для тебя!
Я жестом дал понять, что нам лучше отойти в сторонку от посторонних глаз и ушей. Акте пришлось подчиниться: я – император, тут она права.
Мы отошли немного подальше от пункта помощи, туда, где нас не могли услышать сопровождавшие меня стражники.
Теперь мы хоть и стояли среди снующих туда-сюда людей, но оказались один на один, а я не знал, что говорить. Просто не мог найти нужные слова. А она стояла и ждала. Акте излучала спокойствие, одно ее присутствие всегда меня умиротворяло. Вот и сейчас она, не повышая голоса, спокойно произнесла:
– Если пожелаешь, могу тебе помочь. Ты хочешь знать, почему я здесь? Я здесь, чтобы помочь. Все жители соседних с Римом областей делают все, что в их силах. Одни делятся зерном, другие прибыли сюда, чтобы лично участвовать в помощи пострадавшим. И я все еще живу в Веллетри. Это совсем недалеко от Рима.
– Я знаю, где это.
Двадцать две с половиной мили по прямой. Мысленно я не раз преодолевал это расстояние, но никогда – в реальности.
– Глядя на тебя, сразу понятно, что жизнь в Веллетри очень даже неплоха.
Акте улыбнулась:
– Так и есть.
Да, она была красива и ничуть не изменилась за пять лет нашей разлуки.
Но я понимал, что Акте вряд ли готова сказать нечто подобное обо мне. Я был уже не тем Нероном, с которым она рассталась. Перемены в моей жизни, безусловно, отразились и на моей внешности.
Но Акте не стала развивать эту тему.
– А ты как? – спросила она.
Понятно, что она была в курсе всей моей публичной жизни, а о личной я не стал бы с ней говорить.
Поэтому я просто ответил:
– Хорошо.
Ситуация была неловкая: мы стояли на поле, вокруг нас бродили толпы несчастных людей, а мы не знали, что еще сказать. Вернее, у меня была тысяча историй, но ни одной из них я не стал бы делиться с Акте.
Я любил мою жену Поппею страстно и преданно, как истово верующий. Но Акте знала меня еще в те времена, когда я был совсем юным и даже невинным, а Нерон, который сейчас стоял перед ней, больше не был тем безгрешным юношей.
Какие-то частички того Нерона жили в моей музыке, в моей поэзии, в моем искусстве. Эта сторона меня боролась, чтобы выжить и остаться незапятнанной, несмотря на давление и грязь, которые являются неотъемлемой частью жизни императора.
Для Акте я всегда буду тем юношей, и, потеряв ее, я потерял единственного человека, который видел меня таким и только таким – чистым и бескомпромиссным.
Нынешний же, зрелый и способный на компромиссные решения, Нерон посмотрел на нее и сказал:
– Рад был тебя повидать. Рад, что у тебя все хорошо… И спасибо, что помогаешь нам в час нужды.
После этого я ее отпустил, понимая, что нас переполняют слова, которые мы все равно никогда не скажем друг другу.