Нерон. Блеск накануне тьмы
Шрифт:
Практически без паузы поспешил заверить в том, что ответственность за расходы возьму на себя.
– Контрибуции из провинций и сельской местности весьма значительны. И состоятельные граждане также проявили щедрость.
Мне, конечно, хотелось, чтобы сенаторы правильно поняли мой намек, да вот только они были не так богаты, как те, кто занимал положение на ступень ниже. Все потому, что презирали заработанные на торговле или финансовых сделках деньги и уважали только доходы от войны или землевладений.
Я снова встал. Пришло время обрушить на них главную новость.
– Центр Рима я резервирую под императорские земли, – объявил я. – Там будут располагаться:
Сенаторы наконец зашевелились и начали перешептываться.
– Эти земли будут принадлежать Риму и, соответственно, открыты для народа. – Тут я возвысил голос: – Рим станет самым прекрасным городом на земле. А Золотой дом, Домус Аурия, станет венцом Рима, увенчает новый век Аполлона!
Один из сенаторов встал, он сидел не так далеко от меня, и я смог его разглядеть. Это был рослый здоровяк Плавтий Латеран.
– И куда же деваться людям, которых выселят с этого… императорского курорта? – пробасил он.
– Им будет выплачена компенсация и предоставлена возможность поселиться в другом месте, – ответил я. – И парк будет принадлежать всем, а значит, и им тоже.
Тут поднялся еще один сенатор – вертлявый и какой-то дерганый Квинциан.
– А тебе не кажется, что они предпочли бы иметь дом, в котором можно жить на правах хозяина, а не парк, по которому можно свободно разгуливать? – спросил он.
– Здесь вопрос выбора не стоит, – пояснил я. – Им предоставят новое жилье.
– С таким размахом сам Крёз [49] разорился бы. – Сцевин неодобрительно скривил тонкие губы. – Это…
Я догадывался, что он хочет сказать «чрезмерно» или «вопиюще», но сенатор сдержался и закончил свою реплику так:
– Слишком амбициозно.
– Крёз прославился лишь своим золотом, мой проект прославит Рим на века, – парировал я.
Теперь встал Тразея Пет, сенатор-стоик, и он осмелился произнести вслух то, чего боялись сказать другие:
49
Крёз – последний царь Лидии, слывущий в античном мире баснословным богачом, его имя стало нарицательным.
– Да, расточительство, граничащее с безумием, – это ли не достойная нашего города репутация.
– А я не стал бы сравнивать мечты о величии Рима с безумием, – вступил в обсуждение Пизон, этот вечный примиритель и посредник. – Но возможно, лучше начать отстраиваться постепенно и по ходу строительства посмотреть, выдержит ли казна такую нагрузку.
– Нет, все должно делать одним махом, – возразил я. – Так, чтобы окончание строительства было настоящим, а не промежуточным. – Я умолк, никаких реплик не последовало, и я продолжил: – Нет утомительнее дороги, чем та, которая постоянно ремонтируется, или дом, который все никак не достроят, или бесконечные восстановительные работы с их пылью, грудами хлама и объездными путями. Нет, мы должны вернуть свой город и сделаем это быстро, ко вторым Нерониям [50] , то есть через год с небольшим. И когда этот день настанет, вы пройдете по новым, мощенным каменными плитами широким улицам мимо вновь отстроенных домов в открытый вестибюль Золотого дома, где мы устроим грандиозный пир.
50
Неронии –
Вначале мне хотелось описать им все в деталях, но теперь я стал сомневаться в том, что это пойдет на пользу моему проекту.
И тут встал недавно избранный сенатор Лукан:
– А разве тот или те, кто повинны в Великом пожаре, не должны понести наказание?
– Как такое возможно, коль скоро пожар возник от случайного возгорания? – удивился я. – Кто-то мог задеть и уронить лампу. Пусть так, но это еще не значит, что он сделал это намеренно. Этот человек и сейчас может не сознавать, что стал невольным поджигателем… Если он вообще сумел выжить в огне.
– Люди проклинают того, кто начал пожар, – упорствовал Лукан. – Они не называют имен, но, похоже, уверены в том, что поджигатель был.
– И то, что они не называют имя поджигателя, тоже о многом говорит, – подхватил Сцевин. – Возможно, они просто не осмеливаются его назвать.
С тем же успехом он мог ткнуть в меня пальцем и, как пророк Натан царю Давиду, заявить: «Ты – тот человек!»
Но Сцевин не был пророком, а я, в отличие от увлекшегося Батшевой [51] Давида, был невиновен и не стал смиренно признавать свой грех.
51
Батшева (Вирсавия) – вдова Урии-хитийца, одного из военачальников войска царя Давида, после смерти мужа ставшая женой царя Давида. Батшева была матерью царя Соломона, сына и наследника Давида.
Более того, эти непрекращающиеся обвинения начали выводить меня из себя. И… что, если правда? Что, если кто-то намеренно разжег Великий пожар? Люди не верили в то, что эта беда обрушилась на них по воле случая, но не могли найти виновных. И поэтому во всем винили меня.
– Итак, сенаторы, – мрачно произнес я, – теперь я обязуюсь не только восстановить наш город, но и найти и наказать поджигателей, если таковые вообще существуют. Однако сначала надо умилостивить богов Рима за осквернение и уничтожение их святынь этими злодеями, кем бы они ни были.
И это были не пустые слова, их должны были услышать те, кто посмел заподозрить меня в подобном злодеянии, причем кто-то из них мог в этот момент присутствовать в курии.
Больше никто из сенаторов не пожелал взять слово. Я их распустил одним императорским жестом, а потом и сам медленно вышел из курии на залитый ярким солнечным светом Форум.
Моя пурпурная тога переливалась и словно бы нашептывала: «Помни, ты – император, ты правишь, не они».
Стоявшие на страже у дверей курии преторианцы Фений и Субрий хранили молчание, лица их оставались непроницаемыми.
– Это было то еще удовольствие, – сказал я Поппее, когда мы остались наедине в наших покоях.
Фений и Субрий ретировались сразу, как только мы вернулись во дворец. Я послал за слугой, который помог мне избавиться от тяжелой для такой жаркой погоды тоги. Глядя на это аккуратно сложенное императорское одеяние, я вдруг подумал о том, сколько моллюсков перемололи ради его окраски. Притом что такого насыщенного цвета можно было достичь только после двух последовательных окрасок.