Нерушимый 10
Шрифт:
Неужели перелом? Наше везение кончилось? Трибуны так ревели, негодуя, что я зажал уши, скрутившись калачиком.
Только не прелом! Если я выйду из игры, все пропало!
Глава 25
Скрытые резервы
Боль в ключице вытеснила свист и вой трибун, запоздалый свисток арбитра, потом — еще свисток, голоса ребят из нашей сборной — звуки будто закружились в водовороте, смешиваясь и растворяясь друг в друге. Осталась только боль — сперва резкая, потом — пульсирующая, и лишь спустя время накатило отчаянье. Приживая руку к ключице, я разлепил
Судья растерянно замер, с ужасом глядя на беснующиеся трибуны и решал, как поступить. Размахивая руками, Карпин что-то ему объяснял, а рядом покачивался с пятки на носок Бердыев, готовый при надобности осадить Георгиевича.
Наконец судья решительно зашагал к нарушителю, взмахнул красной карточкой. Я закрыл глаза. Ну, хоть так. Нарушение столь очевидно, что невозможно закрыть на него глаза.
Болельщики радостно взревели, свист затих. Я сомкнул веки, боясь посмотреть внутренним взором, что у меня с ключицей, подвигал лопаткой, и это отозвалось резкой болью.
— Ты как, Саня? — вернул меня в реальность голос главного тренера.
Я сел, все еще прижимая ладонь к ушибленному месту, хрипнул.
— Нормально.
Парни расступились, пропуская Непомнящего ближе, он нахмурился. Глянул на приближающихся медиков — с одной стороны, и нашего врача-одаренного — с другой.
Поднимаясь, я вскинул руку, останавливая местных медиков. Им нельзя меня осматривать. Если выявится перелом, меня сто процентов отстранят. А так, если там трещина, попытаюсь ее зарастить собственными силами и к финалу буду огурцом…
К финалу, ха! Без меня на воротах у команды огромный шанс проиграть, пусть они и остались в большинстве. Нет никакой гарантии, что судья не удалит кого-то из наших, а то и двоих. Так что лечиться надо уже сейчас, но когда…
И тут до меня дошло, что одновременно прозвучало два свистка: один — нарушение, второй — на перерыв. У меня есть целых пятнадцать минут, и есть шанс прийти в норму. Но останутся ли силы на игру? Не израсходую ли я все резервы?
Наш врач-бээровец протянул мне лед, я мотнул головой и побежал в раздевалку. Каждый шаг отдавал болью, перед глазами плясали цветные круги, и приходилось придерживать руку.
Сэм рванул за мной.
— Сильно больно? — спросил он. — Ты вообще как?
— Нормально, — ответил я.
В раздевалке пока был только Тихонов и запасные, которые вскочили со скамеек, устремили взгляды на меня.
— Саня… — пробормотал Микроб с надеждой.
— Десять минут меня не трогать. Никому, — распорядился я и закрылся в душевой. Кое о чем вспомнил и обратился к Микробу: — Федор, есть батончики?
Он кивнул, все понял, и его напряженное лицо разгладилось
В душевой я привалился спиной к стене, сполз, сосредоточился на ощущениях и попытался разжечь огонь за грудиной. Он отозвался не сразу — боль мешала сосредоточиться. Искра вспыхнула и погасла. И следующая погасла. Лишь на третий раз удалось. Когда световой сгусток достиг размера кулака младенца, я силой мысли направил жидкий огонь по артериям и венам — к ключице.
Наверное, так смотрится диагностика с помощью контрастного вещества. В месте ушиба виделось черное пятно.
Не фатально. Но ушиб серьезный, мышцы и связки отечны, волокна местами разорваны.
Закружилась голова, солнце за грудиной побледнело, но я удержал контроль и снова и снова направлял жидкий огонь к ключице, пока боль не утихла, а место удара не приобрело светло-оранжевый оттенок. Не полное выздоровление, но близко к тому.
Так, вроде все. Я открыл глаза, поднял руку, повращал плечом, отжался несколько раз. Вроде нормально, боли нет, но и силы в конечности нет. Да и обострять чувства нельзя — есть вероятность истощиться и упасть в обморок.
Когда я вышел, все с тревогой смотрели на меня. Только Макс, наш третий вратарь надеялся, что его выпустят вместо меня.
— В норме, — сказал я, поднял руку, упал, отжался.
Карпин улыбнулся и зааплодировал, не сдержав эмоций. Валерий Кузьмич приложил руку к сердцу и закрыл глаза.
— Точно? — спросил Бердыев.
— Точно, — кивнул я.
Ко мне подошел Микроб, отдал свои шоколадные батончики, я их проглотил.
— Позволь тебя осмотреть, — с нажимом сказал врач-бээровец, я указал на душевую.
— Семь минут до выхода, — постучал по часам Непомнящий, я кивнул.
Мы с бээровцем уединились в душевой, я стянул футболку и повернулся к зеркалу: в месте ушиба расползлась гематома, не красная и даже не фиолетовая — буроватая, причем остались лишь отдельные островки. Так синяки выглядят через неделю после травмы.
Бээровец округлил глаза. Но быстро взял себя в руки, ощупал синяк, качая головой:
— Никакого отека… Будто прошло дней десять. Как это тебе удалось?
— Это старая травма, — соврал я. — Сегодня просто добавили.
Поджав губы, он сделал вид, что поверил.
— Мне нужны аминокислоты, энергетический коктейль — что-нибудь такое есть? — попросил я. — Это срочно и важно.
— Понял, сделаю.
Видимо, ему правильно все объяснили, да и сам он был товарищем неглупым. Когда я вышел из раздевалки, Непомнящий производил замены игроков. Традиционно сняли с поля ребят с горчичниками. На левый край выпустили Микроба — и я его поздравил, ткнув перчаткой в кулак и похлопав по плечу. А вперед вместо двух «столбов» кинули быстрых финтарей. Тюкавин и Кокорин в игре. И получается, игра меняется. Меньше пасов верхом, больше розыгрыша низом. И надежда на то, что бельгийцы тоже «наелись» в первом тайме.
Бердыев напомнил:
— Счет равный, впереди сорок пять минут, и играть надо, как будто мы только начали, оставляем усталость здесь.
— Не нарываемся, — продолжил Тихонов, — осторожничаем, но не боимся. Бережем себя, ведь мы может сделать только одну замену. Все резервы выпустили уже сейчас. Саня?
— Постарайтесь не пускать бельгийцев к воротам, — обратился я к футболистам, взирающим на меня с надеждой. — Со мной все в порядке, но лучше поберечься, чтобы не возникло осложнений позже.