Нерушимый 10
Шрифт:
— С Дариной все в порядке? — задал я встречный вопрос, надевая халат, а затем — бахилы.
— Уже да, — закивала акушерочка, — мальчик ваш такой красивый! Настоящий богатырь!
Вот теперь отлегло! Я смахнул пот со лба.
— Можно ее увидеть?
— Автограф будет? — подмигнула девушка. — И фото на память. Все обзавидуются.
— Проводи меня к ней и готовь то, что надо подписывать.
По пути акушерка заглянула в кабинет завотделением, но той не оказалось на месте, и повела меня в конец коридора, где были палаты со стеклянными
Постучав, я закрыл стекло букетом, потом открыл дверь и вошел. Тихонько пискнув, жена ринулась навстречу, повисла на мне, уткнувшись носом в шею.
— Тс-с, -я провел рукой по ее волосам, — тебе нельзя делать резких движений.
— Можно, — зашептала она, — ты ведь знаешь, что я могу!
Встав на цыпочки, она принялась целовать мои веки, лоб, нос, щеки, приговаривая:
— Господи, как же я скучала! Как же болела за тебя!
В палате Рина была одна, и мы уселись на пустующую кровать, переплетя пальцы рук.
— Что с тобой случилось, и почему ты не…
— Уже все в порядке, — уверила меня она, прильнула щекой. — «Не» — потому что это могло навредить ребенку. Все обошлось. Кстати…
Поднявшись, она склонилась над кроваткой, я встал рядом, глядя на розового человечка. Он спал, приоткрыв рот, грудная клетка вздымалась и опадала.
Другой бы спросил, какого цвета у него глаза, но мы знали, что цвет будет меняться, а что наш сын взял от меня, что от Рины, станет ясно ближе к пяти годам, пока он слишком маленький.
— Чудо, — сказал я, — из двух клеток вырос человек. Кстати, мама твоя где?
Рина тяжело вздохнула.
— Я не смогла ее выгнать из нашей квартиры, прости. В смысле, я пыталась, но она отказалась уезжать. Не знаю, что делать, тебе теперь домой идти не захочется.
Я поцеловал ее в макушку.
— Это такие мелочи! Поживу пока в гостинице. Когда тебя выпишут, сниму ей квартиру, перевезем туда ее вещи, помощь-то тебе понадобится.
— Лучше никакая помощь, чем такая, — проворчала Рина. — Отец из-за нее не может ко мне пробиться, а он тоже переживает!
— Главное ты не переживай. Давай лучше подумаем, как назовем сына, а то он так долго без имени… нехорошо.
— У тебя есть пожелания? — спросила она.
В этот момент ребенок заворочался, захныкал. Глянув на окошко в двери с опаской, Рина взяла его на руки и протянула мне.
— Хочешь подержать?
Я взял сына и замер. Какой же он маленький и хрупкий! Казалось, лишнее движение может ему навредить. Рина рассмеялась. Ребенок расплакался.
— Не бойся, покачай его, ему такое нравится, мне-то не дают его поднимать.
Расхаживая по палате, я принялся укачивать малыша. Рина наблюдала с умилением, а я представлял, как он сперва научится держать голову, потом будет хватать нас за носы и волосы, начнет улыбаться и гулить, будет узнавать своих и пугаться чужих. Какое слово он скажет первым? Обычно это «мама», но бывают и странные
Рина заглянула мне в глаза и сказала:
— Говорят, что бесполезно придумывать имя до того, как подержишь малыша на руках. То есть раньше я хотела назвать его Никитой или Мишей. А когда мне его принесли, поняла: нет, это не Миша и не Никита. Ну что? Есть предложения?
Я посмотрел на сына и принялся перебирать имена:
— Андрей? Нет. Не Егор… Ваня? Нет, не Иван… Слушай, ну что ты меня мучаешь, с твоим… талантом тебе лучше знать, какое имя подойдет нашему сыну.
— Леонид, — робко шепнула она и улыбнулась, — Лёнечка.
— Ле-о-нид, — Я будто попробовал имя на вкус и кивнул. — Красивое имя, редкое. Не то что моё: в каждом классе по два-три Саши. Плюнь — в Сашу попадешь. Эй, Лёнечка, — я качнул малыша, и показалось, что он заулыбался. — Будешь царем спартанцев? Смотри, кажется, он одобряет твой выбор.
— И не думала так его называть, само пришло.
Рина пожала плечами, подошла и обняла меня сзади.
— Мальчики мои! Как же я вас люблю!
— Когда тебя выписывают, и мы наконец сможем воссоединиться? А то злобная баба не хотела меня к тебе пускать, пришлось перепрыгивать турникет. Считай, что в окно к тебе влез. Если бы не пустили — точно в окно полез бы, став лучшим альпинистом.
— Через три дня. Из-за операции мне типа нельзя поднимать ребенка. На самом деле уже можно, но им откуда это знать? Так что поговори с врачом, если есть время, будешь оставаться как угодно долго и помогать. — Она опять покосилась на окошко в двери. — А то взяла мелкого покормить — сразу налетели, пригрозили нас разлучить.
— Правильно сделали. Не рискуй. Заживи как следует. А я постараюсь договориться.
Леонид заснул у меня на руках. Мы уселись рядом, взялись за руки и говорили, говорили, говорили — о футболе и США, о нашем будущем и о том, что Лёнечке нужен брат или сестричка, потому что родные люди — это очень важно, мы оба — единственные дети у родителей, и знали это как никто другой.
Я потерял счет времени. Рина первая напомнила, что сегодня открытие стадиона, и нашла силы убрать руку из моей.
— Завтра увидимся, — пообещала она.
А вот я не мог заставить себя уйти, и мотивация, что скоро открытие стадиона, не работала. Нарастала смутная тревога, и было ощущение, что я вижу жену в последний раз.
С трудом я заставил себя выйти из палаты, постучался к заведующей. Она была на месте, это оказалась полная кореянка лет шестидесяти.
— Нерушимый! — воскликнула она. — Вот порадовали вы нас! — Она сменила радость в голосе на обеспокоенность: — А у жены вашей, похоже, послеродовый психоз, хоть психолог ничего и не выявил. Представляете, она игнорирует запреты и берет ребенка на руки! После операции можно поднимать два килограмма максимум, иначе швы разойдутся. А ведь она медик! Должна понимать, чем это грозит.