Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
Шрифт:
Он проснулся, когда уже начало темнеть, до прихода домой брата Семёна, и снова ушёл из дома. Переодевшись у Авдотьи в горбуна, он бродил из кабака в кабак, выискивая хотя бы небольшой намёк на убийцу Алёны. На пятый день нарвался на парня, продававшего заячью шубку, что он подарил Алёне и в которой она вышла в то утро. Купив шубу, он пригласил парня обмыть покупку в кабак на Волхонку, потряся перед его носом мошной, набитой серебром. Тот, неведомо чему ухмыляясь, согласился.
В кабаке сели в самый дальний угол. Пили долго и такими дозами, будто бражного может не хватить. Парень расстегнул ворот рубахи, выпячивая широкую грудь. Наконец, хорохорясь, он проговорился:
— А тебе, горбун, не страшно со мной
— Неужто шубка того стоит? — деланно, через силу, удивился Андрей.
— Баба та того стоила. За сытный кусок мужа извела и под дворянина легла.
— А я слышал, што она царёвой швеёй была, ведомо, не побиралась.
— Так то ея тот дворянин пристроил, — опьянев, парень не заметил, что разговор стал более конкретным. — Мой-то батюшка почитай тридцать лет ткёт, а штой-то из долгов не вылазиет.
— А я слышал, у ей Божий дар был, — распаляясь, произнёс Андрей.
— Ага, был, только в одном месте. — И парень похабно ощерился.
То, что было дальше, Андрей видел как бы во сне или со стороны. Рука машинально полезла за кафтан, и Андрей выхватил пистоль. Грянул выстрел прямо в распахнутый ворот рубахи, и красное пятно поползло по ней вниз, быстро увеличиваясь.
В кабаке наступила тишина. Кто-то хотел рвануться к Андрею, но раздался второй выстрел. На пороге стоял Сивой, вооружённый пистолетом, Андрей, перебирая заплетающимися ногами, поспешил к другу. Когда прибежала стража, их уже и след простыл.
В доме окольничего князя Василия Голицына [131] порядок, терем каменный под железной крышей, над трубами снегосходы, амбары дубовые, ураган выдержат. Жена красавица, сын, дочь. Жил спокойно, не лез вперёд, чёрт двинул спутаться с царевной Софьей. Решил завязать со всем этим, да оказалось, что царевна уже понесла. Так и повилась верёвочка. А эта ядовитая сводня тётка, старая дева, царевна Татьяна Михайловна переехала в Архангельское и племянницу с собой взяла, и появилась возможность видеться чаще, и вот уже семь месяцев его связи с царевной. Глядишь, скоро разродится, и ребёнка надо будет куда-то пристраивать, не чужого, своего, а тут сын сидит за трапезой, в глаза заглядывает. Одна надежда на младшую ветвь князей Голицыных, захудалого Семёна Ивановича Кропотова, пусть возьмёт к себе ребёнка до времени, признав своим, не зря же столько денег от нас на проживание берёт. Хорошо бы родилась дочь, меньше хлопот. Подросла бы, дали бы хорошее приданое и выдали бы замуж за хорошего человека. Ладно, пора ехать к Софье. Князь Василий накинул шубу, шапку и вышел во двор, где его ждали лёгонькие расписные саночки, запряжённые красавцем вороным жеребцом. Полетели саночки по московским улочкам, из боярского Китай-города в пригород.
131
Голицын Василий Васильевич (1643-1714) — боярин, князь, фаворит царевны Софьи, в 1682-1689 гг. фактический глава правительства. После прихода к власти Петра I сослан.
Встречала князя царевна Татьяна Михайловна. Сильно располневшая в беременности, Софья на люди не показывалась. Стряхнув снег, князь Василий вошёл в терем. Софья, не дав снять шубы, бросилась его обнимать:
— Ну наконец-то ты явилси...
Василий гладил её по спине, но ничего при этом не чувствовал.
— Может, пойдём в спаленку?
— Не, Софьюшка, нельзя, скоро на восьмой месяц перейдёт, потерпи, чуток осталось.
Князь присел на расписную лавку недалеко от изразцовой печи. Софья села рядом, положив голову ему на плечо.
— Боязно мене, аки батюшка прознает, — залепетала
— Ну есля тебе боязно, што мене тогда говорити. Тебе, если што, отец в монастырь упрячет, а я могу на воеводстве в Енисейске оказатьси.
— Так то ж ради любви.
— Да, да, Софьюшка, — произнёс князь, сильно прижимая царевну, а про себя подумал: «Прямо театр, аки у царицы Натальи Кирилловны».
В начале декабря дума собралась в Золотой палате. Не считая четырнадцати бояр, сорока двух окольничих, в палате присутствовало до трёх сотен стольников, думных дворян и думных дьяков.
Двери раскрылись, и в палату, опираясь на посох, вошёл царь Алексей Михайлович. Склонившаяся в поклоне дума ждала, пока он проследует и воссядет на трон. Воссел государь, воссела и дума. Ранее в думе стояли на протяжении всего обсуждения, а когда бояре уставали, выходили из палаты отдохнуть, что останавливало работу. Царь это учёл.
— Дела изъявились спешные, да и не сразу уразумеешь, радостные ли, — медленно начал речь Алексей Михайлович. — Гетман Ян Собеский под Хотином в пух расчихвостил султана, и даже пленил знамя их басурманского пророка. С одной стороны, хорошо, может, наступит замирение и мы в войну с султаном не полезем. Но в Польше скончался король Михаил Вишневецкий. Коли Ян Собеский будет избран королём и заключит с Турцией мир, не видати нам заднепровской Украины. Хватит нам Стефана Батория [132] . Часть вельмож Польши прислала к нам послов с просьбой отдать им на польский престол сына нашего Фёдора. Но аки сообщает наш посол из Варшавы, претендентов на ту корону аж пятеро. Дума должна решить, посылать царевича в Краков али нет. И аки быти с Дорошенко, переговоры с ним ничего нам не дали.
132
Стефан Баторий (1533-1586) — король польский с 1576 г., полководец.
Первым встал боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий. С тех пор как князь Григорий Ромодановский-Стародубский отъехал к войскам, он постепенно забрал под себя Стрелецкий и Рейтарские приказы.
— Ждати, пока Дорошенко сам, добровольно сдаст Чигирин, далее нельзя. Турки разбиты и с полгода под его стены не явятси. Поляки заняты избранием нового короля, энтим надо воспользоваться и овладеть Чигирином, энто даст нам перевес и в переговорах с Турцией, и в переговорах с Польшей. Войск у Ромодановского достаточно.
Следующим встал окольничий князь Щенятев.
— Крепость с налёту не возьмёшь, но попытаться надо, — только и молвил он.
Барятинский тоже выступил за переправу войск на правый берег.
После выступления трёх оставшихся при царе виднейших воевод о том же заговорили и остальные, и первый вопрос решён был быстро. Но второй вопрос о посылке царевича в Польшу вызвал рьяные споры. Глава Посольского приказа Артамон Матвеев сказал, что это лишь вызовет междоусобную войну в Польше.
Боярин князь Иван Милославский говорил, что польские вельможи от одной радости, что ими будет владеть Романов, сложат оружие. На стороне Матвеева оказались Воротынский, Одоевский, Шереметев, а также Пронский и Полтев.
На стороне Милославского стояли почти все бояре: и Куракин, и Хитрово, и Стрешнев, и Пётр Салтыков, и Хованский тоже был с ними.
Неожиданно для всех впервые выступил отец юной царицы боярин Нарышкин, он встал на сторону Матвеева, чем сравнял ряды спорящих. Дума раскололась. Спорили до обеда, пока царь не распустил всех по домам. Оставшись один, он велел призвать к себе сына. У Фёдора как раз обострилась боль в ногах, и он еле шёл, опираясь на посох. В свои двенадцать с половиной лет он был ростом почти с отца.