Несколько зеленых листьев

Пим Барбара

Адам Принс во время своей послеполуденной прогулки (предпринятой исключительно для здоровья, так как гулять он не любил) вышел к сторожке и увидел, как, по его выражению, «тискались» на траве Грэм и Эмма. Зрелище это вызвало у него отвращение. Кто бы мог ожидать такого от мисс Ховик, хотя теперь понятно, зачем это она вдруг надела новое платье. Картина эта подействовала на него, как он посчитал, раздражающе, и он повернул обратно, дабы обрести равновесие с помощью стаканчика успокоительного.

Эммино старое платье из серой хлопчатобумажной ткани в высшей степени подходило для панихиды по мисс

Кловис, а так как жара спала, Эмма надела еще и плащ, тоже вполне подходящий для панихиды; такие плащи, хотя Эмма этого и не знала, были униформой мужчин-социологов 50-х годов. До начала службы она не столько любовалась строгой красотой церкви XVIII века, сколько выглядывала вокруг знакомых. Она углядела профессора Дигби Фокса, который должен был выступить с речью, его жену Дейрдре, престарелого доктора Эпфелбойма, чья спина теперь согнулась, но характер, судя по всему, сохранил несгибаемость, а также сухощавую седую даму, разговаривавшую со священником (неужели это Гертруда Лидгейт, подруга мисс Кловис?). Множество других людей, менее заметных в толпе, пришли сюда, видимо, испытывая потребность почтить усопшую, потребность не менее сильную, чем страх, который она внушала им при жизни. Но где же Клодия Петтифер? Пока что Эмма ее не заметила, но можно было еще поглядеть по сторонам во время речи Дигби Фокса, которую она слушала вполуха. Дигби Фокс говорил, что элегантную и продуманную обстановку этой церемонии сама Эстер для себя вряд ли выбрала бы, но что эта обстановка уместна здесь, как созвучная той высочайшей взыскательности, которой мисс Кловис требовала от своих подопечных… вряд ли возможно забыть ее советы молодым ученым, стоявшим на пороге самостоятельных исследований, равно как и замечания, казавшиеся зачастую слишком резкими, и ту суровую критику, которую она обрушивала на те работы, которые не отвечали меркам высочайшей взыскательности… Здесь Дигби запнулся, начал как-то мямлить и мяться, словно боялся, что мисс Кловис может заглянуть через его плечо в написанный им текст или же слышать его откуда-то сверху. Эмме было жаль его, тем не менее, пока он барахтался так, она отвлеклась и увидела, что с краю, почти напротив нее, сидит Клодия. На ней было черное пальто из какой-то блестящей материи, темные очки, а мелко вьющиеся волосы прикрывала маленькая, плотно облегающая голову шляпка.

«…Единственное, что, как мы уверены, — продолжал Дигби, — пришлось бы ей по вкусу, это такая кончина — кончина внезапная, можно даже сказать, беспардонная в своей внезапности, так отвечающая ее собственному стилю, этой ее манере неожиданно прекращать то, что, по ее мнению, затянулось».

Речь окончилась. Присутствующие встали и запели «Кто доблестен»; голоса поющих благодарно и облегченно взмыли вверх.

Эмма решила, что с Клодией она может перекинуться словом у выхода из церкви. Интересно, вспомнит ли она, что они встречались на вечере в колледже? Клодия стояла одна, возможно поджидая кого-то, и, когда Эмма подошла к ней, недоуменный взгляд за темными стеклами очков обескураживал, но Эмма превозмогла себя.

— Мы встречались этим летом на вечере в колледже, — напомнила она.

— Ах да, конечно! Красное или белое на выжженной лужайке! Не то что сегодня…

Дождь лил как из ведра, и обе дамы раскрыли зонтики. Потом, к изумлению Эммы, Клодия вдруг ухватила ее за руку и быстро-быстро потащила за собой прочь от церкви в переулок напротив, к маленьким ресторанчикам.

— Хотите выпить со мной или закусить? — сказала Клодия. — Так мы уже и до завтрака дотянули. Зайдем сюда?

Она почти втолкнула Эмму в дверь, за которой их встретил и провел

к столику улыбающийся грек.

— Надеюсь, вы терпите греческую кухню? — спросила Клодия. — Мне необходимо было куда-то деться, а тут как раз это подвернулось…

— Вы увидели кого-то, кого вам не хотелось видеть?

— Вот именно! Я еще в церкви его заприметила. Мне очень повезло, что вы ко мне подошли. Вам шерри? Что касается греческих напитков, день и без того отвратительный… Вы знали Эстер Кловис? А меня отправил на панихиду муж. Она поморщилась, сняла темные очки — в ресторанном полумраке было очень плохо видно — и заговорщически улыбнулась Эмме.

— В такую погоду у меня волосы вьются, как у барана, — сказала она, снимая шляпку. — Хотя, казалось бы, куда уж больше…

Значит, модная прическа ее естественна: у нее просто такие волосы. Дружеская откровенность ее тона была для Эммы неожиданной, но может быть, она так держится со всеми и не видит причины вести себя с Эммой по-другому. Лестно это или унизительно? Неясно, потому что если не считать того эпизода на траве, разве они с Грэмом не просто добрые друзья?

— Возьмем муссаку, или вы хотите мясные тефтельки, кебабы, или как их там?.. — Клодия обращалась к ней с вопросом.

Эмме вспомнилась Дафна, которая сейчас, возможно, готовит какое-нибудь греческое блюдо где-то на окраине Бирмингема или завтракает «на прелестном зеленом пустыре» (нет, в такую погоду вряд ли), и она поймала себя на том, что улыбается.

— Сестра нашего ректора каждый год ездит в Грецию, — сказала она, как бы оправдываясь, — но сейчас она поселилась со своей подругой на окраине Бирмингема.

— Бирмингем… — повторила Клодия. — Грэму предлагали однажды работу в Бирмингеме. По стаканчику винца?

Эмма не удивилась тому, что поначалу Клодия проявила некоторую безучастность. Разговор о «сестре ректора» хоть кого озадачит. Но слово «Бирмингем», видимо, задело в ней какую-то струну, и Эмма подумала, не принадлежит ли Клодия к тому типу женщин, для которых мир существует лишь в плане личных ассоциаций.

Прибыла еда — муссака («так будет вернее») со стаканом красного вина.

— Бедный старый Дигби Фокс! — заметила Клодия, принимаясь за еду. — Его речь была не слишком вдохновенной.

— По-моему, он выразил общее к ней отношение, — сказала Эмма. — Мне мисс Кловис казалась фигурой несколько устрашающей.

— Это, должно быть, когда вы с Грэмом учились в Лондонском экономическом, — совершенно спокойно заметила Клодия. — Ну, как ему живется в сторожке?

— Думаю, превосходно, — сказала Эмма, как о вещи ей не слишком известной. — Я заходила к нему разок-другой.

— Сладкое закажем? Наверное, и выбирать-то особенно не из чего… Ванильное мороженое или консервированные фрукты с кремом… обычная история. А может, пахлаву? Рискнем?

— Нет, спасибо, мне больше ничего не надо, — сказала Эмма. Как неприятно, однако, что Клодию, кажется, больше интересует сладкое, чем отношения Эммы с ее мужем!

— А что это — пахлава? — спросила Клодия у склонившегося к ней официанта.

Ответ «это очень вкусно» ничего не прояснил.

Клодия поглядела вокруг — не ест ли кто-нибудь пахлаву. В конце концов она решилась, но когда пахлаву принесли, тут же начала сокрушаться.

— Она выглядит в точности как муссака, — пожаловалась она. — Ведь правда же? Может, она и есть муссака, только с другой начинкой. Похоже, это моя ошибка, — весело заключила она тоном компанейской школьницы. — Как предусмотрительно вы ничего не заказали! Неужели вы предусмотрительны, я имею в виду — вообще предусмотрительны, в других вопросах?