Несколько зеленых листьев
Шрифт:
— Здесь, конечно, использовалось дерево, — сказал Том, — а кроме того, мистер Плот — и это единственное его упоминание об усадьбе и саде — нашел здесь интереснейший камень… «формой своей напоминающий влагалище», — добавил он мысленно, но вслух этого не сказал.
Беатрис хотела было попросить Тома рассказать еще что-нибудь из истории усадьбы в XVII–XVIII веке, но только она открыла рот, как разговор опять обратился к каким-то пошлостям и кто-то спросил Тома, что слышно о его сестре.
— О Дафне? Она, кажется, чудесно устроилась, — с готовностью отозвался Том. — Она и ее подруга мисс Бленкинсоп — помните, она еще часто приезжала сюда — теперь завели собаку.
— И какую же собаку они завели? — сухо осведомилась Беатрис.
Казалось,
— Какую-то большую, по-моему. Дафна говорила мне, какой породы, но я, к сожалению, забыл.
— Они смогут выгуливать ее «на прелестном зеленом пустыре», — сказала Эмма, и они с Томом обменялись сочувственными взглядами. Возможно, все же она отнесет Тому баночку желе из куманики, если следующая порция выйдет удачной.
— Вы много куманики тогда набрали? — спросила Магдален. — Я видела, как вы возвращались. Зять рекомендует мне ежедневную прогулку, и я хотела тоже пойти, но потом решила подождать денек-другой, на случай если ее всю выбрали.
— Мисс Верикер славилась своим умением делать наливку из куманики, — сказала мисс Ли. — Старый сэр Хьюберт всегда говорил, что эта наливка превосходит… — она запнулась, забыв, как точно называется знаменитое французское вино, чьи качества превосходила наливка. — Шато какое-то, что-то в этом роде, — заключила она. — Не думаю, однако, что в Уэст-Кенсингтоне для нее найдется много куманики.
— Если это резьба и не самого Гринлинга Гиббонса, — говорил в это время Том, — то она принадлежит резцу его несомненного ученика, стоит взглянуть на эти цветные гирлянды…
Но на гирлянды никто не глядел. Было холодно («промозгло»), и оттого, что часовня находилась под замком, в ней пахло плесенью. Все хотели воспользоваться предоставленной возможностью и осмотреть спальни, что было значительно интереснее. К тому же вечер должен был закончиться кофе у мисс Ли, который собравшиеся с нетерпением предвкушали. Тем же, кто не любил кофе или же разделял распространенный предрассудок, будто от кофе плохо спится, был обещан чай.
— Словно кофе такой крепости может кому-то помешать заснуть, — шепнула матери Эмма.
— Жаль, что Грэм не пошел с нами, — сказала Беатрис. — При нем беседа могла принять другой оборот.
— Действительно, — сказал Том, — присутствие доктора Петтифера было бы весьма кстати, но, конечно, если он работает над книгой…
— Ах, ваш друг пишет книгу! — воскликнула мисс Ли. — А на какую тему?
— Боюсь, что тема не слишком интересная, — сказала Эмма, совершая предательство по отношению к Грэму, но разве она обещала ему верность?
И все же, сказав так, она почувствовала на себе взгляд каноника Гранди, глядевшего на нее из своей серебряной рамы на фортепьяно. Свет падал на его высокий воротник священника, и ей стало неловко.
— …то есть тема сугубо специальная, — поправилась она.
— Ах, понимаю, значит, она не для широкого читателя, — промурлыкала мисс Ли, будто узнав, что читать эту книгу ей не придется, она испытала облегчение.
А Эмма с Томом снова обменялись сочувственными взглядами — второй раз за этот вечер.
22
Чем вернее лето близилось к концу, рождая предощущение осени и утренними туманами, и первыми опадающими листьями, и неумолимой краткостью дней, тем явственнее понимал Грэм, что в отношениях с Эммой он, как говорила его мама, применяя это выражение, помнится, даже и к его ученым занятиям в Лондонском экономическом, «откусил больше, чем в рот влезает». Правда, в данном случае он ничего не откусывал, ему все навязала сама Эмма, отправив письмо после той телевизионной передачи с его участием. Хотя, если уж на то пошло, он мог ей и не отвечать, притворившись, что никакого письма не было. Почему он послал ей тогда открытку? Из тщеславия, а может, из любопытства. Письмо Эммы ему льстило, и было интересно посмотреть, во что она превратилась. Вот он и посмотрел, теперь загадки тут нет. Их встреча не вылилась в забавное
— Этот край леса я, по существу, знаю мало, — говорила Эмма, — хотя меня всегда интриговало его название — роща Сенгебрил. Как ты думаешь, откуда могло здесь появиться такое название? Ректор считает, что оно восходит еще к тем временам, когда здешние земли принадлежали общине святого Гавриила.
— Весьма вероятная вещь, — скучным голосом отвечал Грэм. Он не хотел этой прогулки и теперь чувствовал, что он, используя другое выражение, почерпнутое из его детства, «еле плетется».
— Жаль, что ты не ходил с нами в усадьбу, — сказала Эмма. — Интересный был вечер.
— Я пытался тогда кончить черновик, — сказал Грэм, — и не хотел прерываться.
На самом деле он не присоединился к экскурсии, предвидя общество и разговоры те же, что и на «завтраке голодающих». А потом ему вовсе неохота прослыть в поселке неразлучным спутником Эммы или ее «ухажером».
— А здесь, по-моему, живут, — переменив тему, сказала Эмма. — Погляди туда, за деревья.
За деревьями виднелась низкая кровля, за ней еще одна, и третья, обнаруживая несколько хижин с аккуратной коробочкой гаража возле каждой.
— Какой безобразный вид! — воскликнула Эмма, — совсем не то, чего можно было ожидать или на что рассчитывать, отправляясь в рощу с таким звучным названием.
— Ну, должны же люди где-то жить, — запальчиво возразил Грэм, хотя к чему было спорить? Совершенно очевидно, что хижины, которые свободно можно было бы назвать хибарами, безобразны и неуместны.
— Прощай, моя мечта о романтической роще Сенгебрил, — печально сказала Эмма.
Они шли по разбитой дороге, которую обитатели хижин использовали для сообщения с поселком, а потом по тропинке, поросшей по краям невысокой травой и хилым кустарником и ведущей к еще одному приземистому строению поодаль. И тут вдруг повеяло каким-то ужасающим запахом. Сначала они вообще не могли его ни с чем связать, хотя, приблизившись к источнику запаха, Грэм вдруг вспомнил поездки к бабушке в деревню и запах птичника, который он помогал там чистить. Что бы это могло быть? Ни Грэм, ни Эмма сначала не сказали ни слова, словно сочтя запах этот какой-то непристойностью, которую они, будучи знакомы друг с другом не так хорошо и находясь в отношениях не столь близких, обсуждать не могли. Грэму опять вспомнился бабушкин птичник, но откуда эта вонь в таком пустынном месте? Однако, когда они подошли поближе, все разъяснилось, причем Грэм оказался прав. Когда длинное унылое строение вполне обозначилось перед их глазами, молчание было нарушено.
— Боже милостивый, — воскликнул Грэм, — да это же и есть птичник, по всей видимости, пустующий, без птицы, но ведь запах так легко не выветривается.
— Конечно. Я припомнила, как Дафна Дэгнелл рассказывала мне, что у сына миссис Дайер была где-то здесь птицефабрика. Так это, верно, она и есть.
— Он прогорел?
— По-моему, да — прогорел, как водится, и занялся скупкой подержанных вещей, а сейчас у него лавка, которую сам он называет «антикварной». — Ей вспомнилась карточка «Одежда усопших принимается в чистом виде», но вслух она ничего не сказала. Слова эти вполне сочетались с их прогулкой, выражая, как это ни прискорбно, суть их отношений, теперь с концом лета также подходивших к естественному концу.