Несломленная
Шрифт:
— А я и говорю: спасибо, мама, что разрушила мою жизнь.
Резко поднявшись, я подошла к подоконнику и, отыскав в сумке пачку сигарет, нервно затянулась, смотря в окно на ночной город.
— Ты имеешь полное право меня ненавидеть, но никто не мог предугадать подобных последствий, — ощутив у себя на плече её руку, я тут же рывком её сбросила.
— Всё ты знала, не нужно врать! Врачиха обо всём тебя предупредила, говорила, что аборт чреват бесплодием, я подслушивала тогда у кабинета. Ты знала и всё равно дала добро! Не нужно было лезть в мою жизнь и
— Я? Это ты пыталась убить себя! — закричала она. — Если бы ты не совершила тогда того глупого поступка в ванной, никто бы не узнал про ребёнка. Жили бы дальше тихо и мирно! А мне пришлось рассказать им правду, ты не оставила мне выбора. И эта правда их подкосила. Они тоже обвиняли во всем меня: и в том, что отвела тебя на аборт, и в том, что ты чуть не умерла, якобы по моей вине. День за днём я слышала упрёки в свой адрес. Отец сорвался и начал пить, у бабушки стало совсем плохо с сердцем. Жизнь превратилась в ад! Из-за тебя! Это ты виновата в их смерти!
— Если бы не твой эгоизм, скрываемый под личиной благодетели, я бы никогда не взяла в руки ту бритву! — сквозь зубы процедила я.
Мы стояли молча друг напротив друга, прожигая ненавидящими взглядами. Две одинокие несчастные женщины с поломанными судьбами.
— Уходи, — тихо сказала я и отвернулась.
— Поехали домой. Нам больше нечего делить, — устало промолвила мать. — Я сполна расплатилась за все свои грехи.
— Уходи! — с нажимом повторила я.
Только после того, как услышала щелчок замка закрывающейся двери, я наконец отошла от окна и обессилено рухнула на кровать.
Я рыдала в голос, не стесняясь того, что меня могут услышать.
Я жалела себя. За свою никчёмную жизнь, за непутёвую любовь, за череду трагических событий, преследовавших повсюду. Жалела своего нерождённого ребенка, которому сейчас было бы целых шестнадцать лет. Своего отца, который от горя допился до чёртиков, и пьяным сев за руль, улетел в овраг. Свою бабушку, которая заслуживала спокойную старость, а не подобные встряски с её слабым сердцем. Жалела дядю Жору. Я не могла винить его ни в чём, ведь насильно мил не будешь. Я даже жалела мать, судьба которой тоже не была лёгкой…
Я плакала и, казалось, что вместе со слезами из меня потихоньку выходит все то невыстраданное, что я держала в себе долгие годы. Так я и уснула, в слезах, перебирая в памяти вереницу лиц, событий и прожитых лет.
Часть 38
Неприятно пиликающий звук доносился откуда-то издалека, бесцеремонно выдергивая из цепких лап тревожного сна. Не открывая глаз, нащупала телефон на прикроватной тумбочке и не глядя отклонила вызов. Не хочу никого слышать, голова
Я не помнила, как вчера отключилась, но зато в памяти хорошо отложились обрывки кошмарного сна: похороны деда, чёрная одежда, угрюмые лица, горсти влажной земли, с грохотом падающие на крышку гроба. Потом кабинет врача и окровавленные по локоть руки тучной акушерки; дядя Жора, ещё совсем молодой, с большими пышными усами, и моя мать рядом с орущим младенцем на руках. Но самым жутким видением, от которого сердце до сих пор бешено колотилось, была несущаяся по пустынной трассе старенькая "Волга" отца. Его сосредоточенный взгляд и побелевшие костяшки пальцев, крепко обхватывающих руль. Пропасть обрыва была пугающе близко, но вместо того, чтобы нажать тормоз, он со всей силы утопил в пол педаль газа… и этот страшный крик: «Я сам это сделал» — тонущий в чернеющей пустоте…
На самом деле я была даже благодарна неизвестному звонившему, прервавшему столь страшное видение.
Перевернувшись на другой бок, я застонала — болела каждая косточка затекшего от неудобного положения тела. Очень хотелось пить и принять душ, но подняться с кровати не было сил. Ужасная ночь, чувствовала я себя совершенно разбитой.
Незатейливая мелодия ожившего мобильника вновь прорезала тишину. Не открывая глаз, нехотя поднесла аппарат к уху.
— Рыжова, ты там жива? Пропала, молчишь уже два дня, ни слуху от тебя, ни духу, телефон отключила, — вместо приветствия принялся встревоженно отчитывать Костя.
— Судя по самочувствию, я где-то на полпути в ад, — разлепив сухие губы, хрипло ответила я, свободной рукой потянувшись за бутылкой «Пино Грижджио», которую, как помнится, оставила вчера на полу возле кровати. Пустая. Вот черт! Я даже не помнила, как допила вино.
— Как всё прошло? — немного убавив бодрости в голосе, поинтересовался Линьков.
— На похоронах, знаешь ли, веселого мало: ни тебе аниматоров, ни диджеев с клоунами, ни стриптизёрш.
— А как прошла встреча с мамой?
— Всё нормально.
Больше говорить ничего не хотелось. Как-то я поделилась с ним в общих чертах, что мы с матерью не общаемся вот уже много лет, но в подробности не посвящала. Во-первых, не хотелось ворошить прошлое, вспоминая то, что вот уже шестнадцать лет тщетно пыталась забыть, а во-вторых, он сам не особо раскрывался, намеренно не обсуждая свою личную жизнь.
— Ну а как там дела… на работе? — спрашивать напрямую про Марата было неудобно, но Костя слишком хорошо меня знал.
— Не волнуйся, твой большой босс жив, здоров и так же хорошо упитан. Передать от тебя привет?
— Спасибо, как-нибудь сама.
Перекинувшись ещё несколькими ничего не значащими фразами, мы с Костей распрощались. Мне было приятно, что он позвонил, хоть кому-то я была не безразлична. Марат не набрал ни разу, пока я находилась в Н. Внутри снова неприятно царапнуло, как и каждый раз, стоило мне только о нём вспомнить. Но самообман — сильная штука, когда любишь, то готов закрывать глаза на многое. Даже на такое очевидное равнодушие.