Несостоявшаяся революция

Соловей Валерий Дмитриевич

Тем не менее результаты, полученные группой, представляют оче­видный интерес для вероятностного прогнозирования российской ситуации. Дело в том, что рабочие модели прогнозирования государ­ственных кризисов строились на основе анализа революций и глубоких революционных ситуаций, произошедших в мире с 1955 по 1995 г. «Вы­яснилось, что теснее всего связаны с политическими переворотами три переменные — тип режима, международная торговля и детская смерт­ность. Тип режима оказался связан с политической нестабильностью неожиданной U-образной зависимостью: демократии и автократии обладали значительной стабильностью, но частичные демократии и автократии подвергались чрезвычайно высокому риску. Страны с боль­шей долей валового национального продукта (ВНП), вовлеченного в международную

торговлю, и с меньшей детской смертностью в целом были более стабильны»[30]. Объяснение важности именно этих пере­менных следующее: полудемократии, полуавтократии — нестабильны по самой своей природе; существенное вовлечение ВНП в междуна­родную торговлю требует четких правил игры, уважения к закону, тер­пимого уровня коррупции и сдерживает конкуренцию элит. Детская смертность — обобщающая мера жизненных стандартов. В общем, «относительно высокое значение всех этих переменных сигнализирует о большой вероятности революции»[31].

Однако формулировка «относительно высокое значение» носит туманный характер: высокое относительно чего? Западных стран, развивающихся стран, Африки, самое себя в недавнем прошлом? В России все отмеченные переменные имеют довольно высокое значе­ние. Правда, в конце 1990-х гг. они были еще выше, однако револю­ционного взрыва не произошло.

Применение к России оппозиции «государственный кризис — ре­волюция» дает следующие результаты. Подавляющее большинство независимых экспертов (a ex officio и немалая часть, находящихся на госслужбе или вынужденных демонстрировать корпоративный оп­тимизм) признает, что кризис, в который втягивается Россия, будет иметь для нее самые серьезные и далеко идущие последствия, при­чем не только финансовые и экономические, но также социальные и политические.

Аналитические расхождения касаются оценок глубины кризиса, характера и масштабов его последствий, запаса прочности государ­ства. Некоторые популярные аналитические сценарии с впечатляю­щим реализмом живописуют, как в один далеко не прекрасный день мы с изумлением увидим пустую казну, отказ государства от своих со­циальных обязательств, распад социальной инфраструктуры и апел­лирующие к народным массам, передравшиеся между собой элитные группировки.

В отношении же перспективы революции экспертное сообщест­во занимает агностицистскую позицию[32]. Но так ли она оправдана?

Ведь потенциальный кризис фактически может оказаться революцией. Почему? Рассуждая теоретически, системный и общенациональный кризис предполагает значительную революционную ситуацию. В кон­тексте же неотвердевшего в России постреволюционного порядка (или, другими словами, незавершившейся революции) кризис, потрясший его основы, поставивший их под сомнение, объективно окажется но­вой революционной волной. Ее динамика, характер, глубина, уровень насилия и др. — остаются открытыми вопросами, на которые сейчас можно отвечать только гадательно.

Тем не менее рискнем высказать несколько предположений насчет потенциального революционного кризиса. Во-первых, хотя первотол­чок ему дадут структурные факторы — финансовые и экономические, главенствующее значение для развития кризиса будет иметь уже такая переменная, как морально-психологическое состояние общества и элит. Финансовый кризис — спичка, состояние умов — хворост. Вы­сох он или нет?

Почти треть населения страны (32,5%) выражает готовность к ре­волюционным методам действий для создания более справедливого и эффективного общественного строя. Правда, число людей, пред­почитающих эволюционные изменения революционным, несколько больше (40,4%)[33], но ведь вопросы революции никогда не решались голосованием и формальным соотношением голосов. Хотя потенци­ально революционная позиция этой трети населения не вылилась в актуальные политические действия, само существование значитель­ной и радикально настроенной группы населения свидетельствует

о глубинной нестабильности отечественного общества. Для массы лю­дей идея революции не табуирована культурно и приемлема психоло­гически. Выльется ли подобная готовность в революционную стихию? Это как раз зависит от того, найдутся ли у революционной пехоты вожаки и сложится ли революционная констелляция, где одним из главным факторов всегда оказывается поведение элит.

Готовы ли они консолидировано тушить революционный пожар или же разбегутся в разные стороны при первых искрах? Во всех пред­шествующих революционных кризисах разбегались, но такое поведе­ние не обречено повторяться.

Во-вторых, социальный аспект революционного кризиса будет не­разрывно переплетен с национальным, точнее, с русским этническим. Ведь главный социальный вопрос современной России — русский вопрос. Русские составляют социально подавленное и этнически ущемленное большинство страны, социальное и национальное из­мерения в данном случае совпадают. Характерно, что наибольший негативизм в отношении статус-кво демонстрируют как раз левые и националистические настроенные граждане, революционная готов­ность которых выше среднего по стране уровня[34].

В-третьих, до сих пор русские революции совпадали с мировыми (или общеевропейскими) системными кризисами. Судя по тревожной глобальной динамике, не станет исключением и новая революция.

В-четвертых, новая волна русской революции окажется революци­ей низкой интенсивности. По своему физическому и морально-психо­логическому состоянию наше общество способно на бурные разовые выплески напряжения и агрессии, но не на устойчивую вражду и дли­тельную гражданскую войну. Вспышки погромного насилия, массо­вые акции протеста, дезорганизация хозяйственной и общественной жизни — да, идущие друг на друга классы и армии — нет. Совсем без кровопускания вряд ли удастся обойтись, но рек крови быть просто не может. В этом смысле витальная слабость русского народа высту­пает ограничителем масштабов и глубины революции, в частности, революционного насилия.

Однако эта же слабость ставит под сомнение возможность успеш­ного выхода России даже из революции низкой интенсивности. Новая Смута происходит в ситуации русского этнического надлома: впервые за последние пятьсот лет русские перестали ощущать себя сильным, уверенным и успешным в истории народом. Это означает драмати­ческое уменьшение шансов России и русских на повторную «сборку» после очередного приступа Хаоса. Мы не только не знаем, что же «бу­дет с Родиной и нами», но вообще не можем быть уверены, что после новой революционной волны Родина и мы останемся.

В-пятых, даже самая недвусмысленная революционная ситуация не актуализируется, не превратится в революцию в отсутствие силы, способной поднять волну. Здесь к месту вспомнить классическое оп­ределение Ульянова-Ленина, указывающее на критически важную

роль «партии нового типа» в деле перерастания революционной си­туации в революцию. Хотя потенциальная революционная ситуация выглядит выигрышной для русских националистов, более того, это вообще самая благоприятная ситуация для русского национализма за всю его историю, у националистов нет ни малейших шансов ее использовать. К своему решающему испытанию они подошли не­подготовленными.

ПОЧЕМУ НЕ СОСТОЯЛАСЬ НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ (Заключение)

Книга, которую держит в руках читатель, открывает новую па­радигму в понимании русского национализма. Для того, чтобы ее сформулировать, потребовалась самая «малость» — отказаться от ин­теллигентской презумпции презрения к русскому народу и России и признать их безусловную самоценность. Эта позиция находится вне об­ласти науки, она проходит по разряду так называемой дотеоретической аксиоматики. Позитивный взгляд на свой народ, собственную страну и ее историю составляет культурную и психическую норму. И наобо­рот: их негативизация указывает на культурную неполноценность и психическую ущербность индивида или группы, которые придержи­ваются подобного взгляда.