Неспокойные воды Жавель
Шрифт:
– Если вы были его возлюбленной…
Она так и вскинулась от возмущения:
– Сколько раз надо вам говорить…
Судя по всему, она была искренна.
– Ладно,– прервал я ее.– Не заводитесь. Видно, я совсем спятил. Если бы вы были его возлюбленной, вас бы здесь не было. А раз вы здесь, то и он должен был бы быть с вами.
– Рада от вас это слышать,– насмешливо сказала она.
– Ладно. Последний вопрос, и забудем об этом. Демесси никогда не занимал у вас денег?
Она широко открыла глаза от удивления.
– Я думаю, вы и впрямь чуточку спятили.
– Это точно. Но все-таки ответьте.
– Откуда
– И к тому же, я полагаю, не работаете.
Она вся ощетинилась.
– Вот-вот, уж не собираетесь ли и вы тоже читать мне мораль?
– Еще чего.
– Еще чего,– повторила она, передразнивая меня.– А я уж было подумала, что и вы туда же. Сейчас я не работаю, верно, но неделю назад работала. Я с пятнадцати лет работаю. Машинисткой. Работы у меня было немного. А у хозяина – и того меньше. Он не знал, какое применение найти своим рукам.
– И опасаясь, что они у него окостенеют…
– Вот именно. Так что я это дело бросила. А расскажи я об этом на улице Сайда, никто бы мне не поверил: такую репутацию они мне там создали…
– Я вам верю.
– Из вас еще может выйти толк,– усмехнулась она.
Она взглянула на танцевальную площадку: после недолгого перерыва музыканты опять принялись за дело, только еще отчаяннее и громче.
– Я обещала вам танец,– сказала Жанна Мариньи.– Пошли?
Я встал.
– Как вам будет угодно. Вот, возьмите вашу фотографию. Она мне больше не нужна. Думал, что пригодится. Но, видно, ошибся.
Она взяла фотографию и неторопливо положила ее в кармашек своей блузки. Мы пошли танцевать. Когда мы вернулись обратно, она чуть-чуть отошла; стала почти такой же, как была,– жизнерадостной девушкой, слегка вызывающей, а то, пожалуй, и провоцирующей, которую я встретил на мрачной железной лестнице. Мы поговорили о том о сем, выпили еще по пуншу, затем я выразил желание смотать удочки.
– Вы остаетесь?
– Я тоже хочу уйти,– сказала она.
– Если вы собираетесь домой, я могу отвезти вас на машине.
Она согласилась.
За все время пути Жанна не проронила ни единого слова. Если бы не ее духи, я мог бы подумать, что еду один, без пассажирки. Она тихонько сидела в своем углу. Между нами свободно можно было бы поместить какого-нибудь кетчиста.
Сумрачная масса дома на улице Сайда вздымалась на фоне ночной тьмы. Все вокруг было погружено в сонное безмолвие.
– Вот вы и приехали. Прошу прощения…
Протянув руку, я открыл дверцу.
– Всего хорошего, мадемуазель.
– Можете называть меня Жанной,– сказала она.
– Доброй ночи, Жанна.
Я протянул ей руку. Она вложила в нее свою.
– Доброй ночи. Я…
В ночной покой ворвалась трагическая нота: до нас донесся приглушенный крик.
– Что такое? – спросил я.
– Ничего,– вздохнула она.– Кому-то приснился скверный сон. Даже по ночам кое-кто мается.
Она вздрогнула.
– Особенно по ночам,– сказал я.– Всего хорошего.
– Всего хорошего. Мы еще увидимся?
– Ну…
– Мы должны увидеться.
– Как хотите.
Мы все еще держали друг друга за руки. Не отнимая руки, она скользнула на сиденье, внезапно рывком прижавшись ко мне. Обхватив другой рукой мою шею, она притянула меня к себе и поцеловала. Затем торопливо выскочила из машины, и я услыхал, как она бегом пересекает двор.
Я закрыл дверцу, опустил стекло и высунул голову. Несколько минут я сидел так, созерцая враждебную глыбу здания, внутри которого страшные кошмары тревожили вполне заслуженный покой тружеников. В одном из окон пятого этажа вспыхнул свет и почти тут же погас. Я поднял стекло, пришпорил свою «дюга» и покинул эти места.
Нельзя сказать, что поцелуй был неприятным, но он мне не понравился.
Я рулил уже минут десять, как вдруг услыхал повелительный свисток. Всякая ошибка исключалась. В такой поздний час, на этих пустынных улицах да еще с этакой ласковой манерой – наверняка полицейский. Я замедлил ход. Полицейская машина, выехавшая с прилегающей улицы, преградила мне путь. Я остановился. Еще одна тачка, из числа тех, что по причине красного фонаря на крыше прозвали «борделем на колесах», подъехала сзади и встала слева от меня. Организовано было отлично, срежиссировано, как в балете. Под аккомпанемент громко хлопающих дверей блюстители закона вышли из машин. Одни – в форме, другие – в штатском. Один из них размахивал электрическим фонариком, луч которого падал иногда на посылавший ответный отблеск автомат, который держал его приятель. Дуло оружия ткнулось в стекло у руля. Я отвел его. Автомат просунул свою морду в окошечко; полицейский – тоже. Втянув в себя воздух, он ухмыльнулся:
– Это от вас так пахнет?
– Я отвозил даму, только что.
– Отвозил!
Он смачно засмеялся. Я закрыл глаза, ослепленный светом фонарика, направленного мне прямо в физиономию.
– Оно и видно,– сказал держатель прожектора.– Скажите-ка, у вас что, специально задний номер не освещен?
– Ах, так вы поэтому мне свистели? Я не знал.
– Идите посмотрите.
Я вышел. Пока двое полицейских сопровождали меня, третий занялся проверкой внутренности моей «дюга». Табличка с номерным знаком и в самом деле не могла тягаться с замком Шенонсо [6] и прочими зрелищами в духе «Звука и света». Несколько месяцев назад я уже натерпелся по тому же поводу. Мне казалось, что с тех пор все было отремонтировано, а выходит, не совсем. Я объяснил это тем двоим, но тут как раз подоспел еще один тип – в штатском.
6
Ныне в Шенонсо, как и в других замках долины Луары, ставятся спектакли под названием «Звук и свет»: зажигаются огни, и актеры надевают старинные костюмы, изображая обитателей замка.– Прим. ред.
– Ну как?
– Ни шиша,– сказал в ответ полицейский в форме.
– Наоборот, одни шиши,– проворчал вновь прибывший.– Ваши документы,– потребовал он.
Я ему их протянул. Тут заплясал еще один пучок света.
– А! Частный сыщик!
– Да. Мы, можно сказать, собратья.
– Если угодно.
Он вернул мне мои документы.
– В машине ничего подозрительного,– сказал кто-то, появляясь из тьмы, вероятно, тот, что проверял машину.
– Что происходит?– спросил я.