Несравненное право
Шрифт:
— Теперь эти павианы поймут, что ты и вправду королева. Насколько мне известно, они ценят людей исключительно по висящим на них побрякушкам. — Он засмеялся и сделал мне большие глаза. — Пойдем, послушаем, что скажет Их Заячье Величество.
— Заячье? — растерялась я.
— Ну, мышиное, если хочешь. Как еще назвать правителя, удирающего со всех ног, чуть только появились враги?
— Враги? — нет, в присутствии Рене я решительно тупела.
— Годой, — бросил герцог — и я была ему страшно благодарна за то, что он не сказал «твой отец». — Он раздумал воевать с нами и для начала собрался захватить Арцию. Базилек же с Бернаром решили этого не дожидаться и, проиграв первую же битву, удрали, прихватив с собой все, что смогли. Не смотри на меня так, я не ясновидящий, но капитан корабля, который привез всю эту
И мы пошли. От Герцогского Замка к Башне Альбатроса вел специальный ход, так что карабкаться по ступенькам, как это делали арцийцы, нам не пришлось. Мы вышли у подножия Башни со стороны города и быстро скользнули в потайную дверь, где нас уже ждали маринеры, Шандер со своими красавцами и сын Рене, совершенно на него не похожий. Я вновь и вновь дивилась странному сходству эландского герцога и правителя Лебедей, в то время как в собственной семье герцог казался подменышем, что особенно бросалось в глаза в портретной галерее. Зато Рене-младший, высокий, темноволосый, жизнерадостный, был истинным внуком своего деда и племянником покойных дядьев. Отца он обожал и без звука согласился в затеянном им представлении сыграть роль моего кавалера.
Мы быстро миновали первый этаж знаменитой Башни. Я давно хотела туда попасть, но сейчас было не до того, чтоб глазеть по сторонам. Я не могла оторвать взгляда от белой гривы идущего впереди Рене. Рядом с ним выступал Максимилиан, но до него мне не было никакого дела. Сзади слышалась решительная поступь маринеров, с которыми я находилась в той стадии отношений, когда незнакомая толпа начинает распадаться на отдельные лица. Я уже довольно лихо отличала Ягоба Лагара от Гарда или Рауля, хотя проще всего было со старым Эриком, которого я полюбила с первого взгляда, да и он, как ни странно, отнесся ко мне с симпатией. Теперь старый маринер шел рядом со мной и след в след за Максимилианом, что, видимо, должно было означать единство эландских традиций и церковных канонов. Вообще-то я подозревала, что эти двое терпят друг друга с трудом, но и моряк, и клирик думали в первую очередь о деле. Оставалось только гадать, как они будут выяснять свои отношения, когда война останется позади. Если, конечно, останется, кому и что выяснять.
Мы вышли из полумрака башни на залитую ярким весенним светом площадку, и я чуть не ослепла. Глаза эландцев, видимо, обладают тем же свойством, что и глаза орлов, они могут смотреть на солнце. Рене-маленький, хоть он и был заметно выше своего отца, даже не подумал сбавить шаг. Он решительно проводил меня до предназначенного мне седалища из — бывают же совпадения — белого корбутского дубца, в изобилии произраставшего в горной Тарске. Я уселась с самым надменным видом. Рене я видеть не могла — его высокое кресло, более напоминающее трон, стояло посредине площадки позади моего, зато гостей мне было видно прекрасно.
До сего дня я мало сталкивалась с арцийцами. Разумеется, я помнила послов в Таяне и Тарске и бывшую жену Стефана, которая меня ненавидела. Когда-то ненависть эта была взаимной, но после моего «воскресения» все некогда знакомое и волнующее словно бы потеряло остроту. Я вновь открывала для себя этот мир, а память, что ж, она служила всего-навсего скучной, хоть и полезной книгой. Одно дело прочитать про что-нибудь в нуднейшем изложении академиков и совсем другое увидеть это своими глазами.
Арцийцев, допущенных к Башне Альбатроса, было немного. Остальных, видимо, оставили на корабле. Из тех же, кто пришел, заметнее всех был император Базилек — осанистый, еще не старый мужчина с правильным, но заметно обрюзгшим лицом и слабым подбородком. Одет он был, как и положено императору
Марины-Митты я не обнаружила, что меня не расстроило и не обрадовало. Впрочем, не исключено, что в арцийском зверинце эта кошка была далеко не самой гнусной. Единственным по-настоящему славным лицом во всей честной компании обладал загорелый высокий человек в простом темном платье, и можно было ставить Башню Альбатроса против пустой бутылки, что это и есть приятель Рене капитан Паол Герар.
У меня не было времени хорошенько подумать, что означало сие необычное вторжение и какая муха укусила Рене, разыгрывавшего всю эту комедию, но каким-то шестым, если не седьмым чувством я понимала — это конец. Конец в том смысле, что теперь события понесутся, как полные бочки с высокой горы, — не остановишь.
— Таково мое последнее слово, — кардинал Кантисский Иоахиммиус тяжело поднялся, опираясь на увитый благоухающими цветами посох. Этот посох да еще немалый жизненный опыт и были его единственными козырями в жутковатой игре, ставка в которой была не только жизнь, но и самый ее смысл. Иоахиммиус видел, что сила сейчас на стороне Михая Годоя. Многие из князей Церкви успели мысленно переметнуться к тарскийскому господарю, напялившему арцийскую корону. Кардинал понимал, что его почтеннейшими собратьями движет не только и не столько страх — штурм столице Церкви Единой и Единственной скорее всего не грозил, — а привычка держаться победителя. Другое дело, если бы Годой сжег и разграбил Мунт, разрушил храмы, огнем и мечом насаждая сомнительных тарских божков, но этого-то узурпатор как раз и не делал. А значит, он или не уверен до конца в своей силе, или же его цель ничем не отличается от цели других возжаждавших власти завоевателей прошлых, настоящих и будущих.
Годой, безусловно, готов золотом и мечом поддержать клириков, признающих его претензии. Неудивительно, что святые отцы, почитающие оскорблением возвышение незначительного Феликса, не прочь были сговориться с тарскийцем. Иоахиммиус знал обычаи своих собратьев и не сомневался, что ему, если он хочет исполнить обещанное Архипастырю, пора переходить на сваренные в скорлупе яйца и колодезную воду, набранную в его присутствии. Кардинал, любивший плотно и хорошо покушать, мысленно вздохнул и прошествовал к выходу. Вечером ему предстояло произнести знаковую проповедь в храме Святого Эрасти, которую сотни других клириков, нравится им или нет, донесут до ушей и душ своих прихожан.
Иоахиммиус хорошо знал, что он скажет. Земной властитель, попирающий каноны Церкви нашей Единой и Единственной, — еретик, а нынешняя победа Годоя над Базилеком — кара Господня за то, что арцийские Волинги воспротивились решению Архипастыря. Иоахиммиус напомнит притчи из Книги Книг о Стелющих Мягко и о Князе Возгордившемся и еще раз огласит волю избранного самим Эрасти Архипастыря Феликса, ныне ведущего в бой Святое воинство. Нужно призвать жителей Кантиски и всей Святой области к стойкости во имя Святого дела и…
Свист выпущенной с башни стрелы совпал с предостерегающим криком кого-то из воинов барона Шады, бросившегося вперед, чтобы прикрыть кардинала грудью, но он не успевал. Время для Иоахиммиуса словно бы замедлилось, и он увидел то, что не видел никто, — летящую к нему смерть. Однако уклониться клирик не мог, ноги его словно бы приросли к земле, и он лишь следил глазами за сверкающим острием, нацеленным ему в грудь. А затем произошло чудо. В локте от Его Высокопреосвященства стрела остановилась, зависнув в воздухе, и вспыхнула синим пламенем, точно таким же, как и ее предшественницы, выпущенные в далеком Белом Мосту прошлой весной. И тотчас к Иоахиммиусу вернулась способность двигаться и говорить, которыми он и воспользовался немедля.